Уверенность Каскоса в себе произвела впечатление не только
на его противника. Де Лириа взирал на своего любовника примерно так, как
нежная, прекрасная дама глядела бы на рыцаря, готового защитить ее честь. Роль
разбойника, судя по всему, отводилась Алексу, и как ни был он занят попытками
взять себя в руки, собраться с силами, все же не мог не усмехнуться: ну
наконец-то, кажется, у герцога де Лириа пропала охота домогаться неподатливого
дона Хорхе. Воистину, нет худа без добра!
– Начнем, господа, – послышался спокойный голос
Кейта, и, мельком бросив взгляд на своего патрона, Алекс опять удивился.
Похоже, Джеймс-Хакоб получал немалое удовольствие от
предстоящей схватки! Ну что же, в роли зрителя это было вполне возможно, и если
бы Алексу предоставили возможность выбора, он бы с удовольствием поменялся с
Кейтом местами, хотя обычно даже предвкушение дуэли будоражило его чуть ли не
сильнее, чем свист шпаг, режущих воздух, тяжелое дыхание загнанного противника,
вид крови, которая брызнет из сквозной раны…
Он бессознательно коснулся левой рукой горла и, встав в
позицию, отсалютовал Каскосу, который уже отдал честь и приготовился атаковать.
С первого удара Алекс понял, что имеет дело с неожиданно
сильным противником. Каскос явно получил хорошую подготовку, причем обнаруживал
знакомство не только с итальянской школой фехтования, которой традиционно
следовали испанцы, но и с французской, которая самому Алексу всегда нравилась
гораздо больше, потому что давала больше свободы в выборе приемов. Скажем,
парадов
[35]
в итальянской применялось всего
четыре простых, во французской же не меньше десятка. Ударов во французской
школе тоже было больше, чем в итальянской. Впрочем, в вольном бою школярские
тонкости не имели никакого значения, ибо это был бой не просто во имя защиты
чьей-то чести. С первых шагов Алекс понял, что Каскос навязывает ему бой не на
жизнь, а на смерть.
Он почти не делал простых прямых ударов, а неутомимо
чередовал батманы, то есть удар по шпаге противника и стремительный укол,
затем, с ангаже, проворно ныряя своим клинком под клинок Алекса, который
несколько раз только чудом уходил от уколов. Каскос не обходил своим вниманием
и режущие отвесные удары, причем умудрялся так проворно защититься квартой с
терцем или квартой с кругом, что Алекс не успевал воспользоваться мгновенным
преимуществом и перейти от защиты в нападение. Неприятно было осознать, что
чуть ли не впервые в жизни Алекс перестал диктовать в поединке свои условия, а
вынужден принимать чужие. Ему потребовалось время, чтобы понять: самая
излюбленная его тактика – непрестанно навязывать противнику защиту, не позволяя
перейти в атаку, – теперь используется Каскосом. Ну что же, эта тактика
была придумана отнюдь не Алексом – она принадлежала более ловкому, более
хитрому, более сильному из двух бойцов. В данном случае, увы, таковым
оказывался Каскос…
Ну что же, всякое бывает в жизни! Алексу не раз и не два
приходилось биться с более зрелыми, более проворными противниками. Но у него
всегда было три преимущества: великолепная техника, хладнокровие и… решимость
убить. А это – немало! Потому что даже у самого большого храбреца в решающий
миг нанесения рокового удара может дрогнуть рука – вернее, может дрогнуть душа…
У Алекса ни рука, ни душа никогда не дрожали. Суть заключалась в том, как он
воспринимал битву. Он ни разу не сражался во имя какого-то пустого принципа,
вроде защиты чьей-то никому не нужной чести. Он был выдрессированный, обученный
убийца, он вывернулся бы из-под любого дегаже или какой угодно фанконады,
потому что знал: его задача – убить. От него всегда защищались – даже нападая.
Он всегда нападал – даже защищаясь. И как ни был неожиданно опасен Каскос –
нельзя не признать, что подобные противники встречаются не часто! – Алексу
надо было продержаться совсем немного, буквально несколько минут, чтобы
дождаться, когда тело, израненное, избитое, отвыкшее повиноваться, снова
обретет прежние навыки, шпага сделается не просто отдельным оружием, а частью
руки, частью всего организма, а может быть, когда он сам станет всего лишь
частью шпаги как орудия убийства… Алекс уже начал наполняться этими
полузабытыми, на какое-то время утраченными ощущениями, почти почувствовал в
себе прежнюю мощь, хладнокровие, жестокость к человеку, который ретиво махал
шпагой напротив него, сам не понимая, что и зачем делает. У него была масса
преимуществ перед Каскосом, ведь, если тот сражался из-за пустого оскорбления и
ревности, Алекс твердо решил прикончить не в меру наблюдательного и слишком
болтливого секретаря. Не счесть, сколько неприятностей он сумел обрушить на
голову Алекса! Главное – еще неизвестно, как теперь разбираться с Кейтом!
Поверит ли он Алексу? Удастся ли отвести ему глаза? Может быть, и удастся, если
успеть вовремя заткнуть Каскосу рот, прежде чем шпион назовет имя девушки,
которая оставила дону Хорхе пресловутый флакон. Ведь если Каскос узнает, что
это была Даша, – тогда и впрямь всё можно считать конченым, он не поверит
ни единому слову Алекса, сочтет, что тот с самого начала морочил голову своему
патрону, вознамерившись спасти жизнь русского государя. О, если Кейт проведает
об этом, Алексу придется беспокоиться не только об этом злополучном мальчишке:
ему придется всерьез опасаться за собственную жизнь, а самое главное – за жизнь
Даши!
…Какое счастье, что он родился на свет с этим чувством
шпаги, с этим необучаемым, исконным умением предугадать движения противника,
обмануть его, уйти от его обмана и нанести ему удар! Он уже знал, как покончит
с Каскосом, он уже чувствовал, что это мгновение близко. Сейчас надо было вынудить
противника поменяться с ним местами, чтобы затем прижать к колонне, схватить
левой рукой его шпагу за клинок и, сделав сильнейший выпад, проколоть Каскоса
насквозь. Алекс наступал, так сильно и стремительно действуя не только кистью,
но и всей рукой от самого локтя до влившейся в гарду
[36]
ладони, что Каскос давно уже перешел от
нападения к обороне и теперь просто вынужден был проводить навязанный ему
маневр. И вот поворот совершился, секретарь прижат к колонне, шпаги
скрестились, и, как ни пытался Каскос держать руку вытянутой, он вынужденно
сгибал ее, все ближе и ближе подпуская к себе неумолимого противника.
Алекс почувствовал, как привычная улыбка раздвигает ему губы
– прощальная улыбка, которой он всегда провожал на тот свет своих убитых
противников! – но вдруг что-то мелькнуло слева от Каскоса, и краем глаза
Алекс увидел Кейта. Совершенно равнодушный к мельканию смертельного оружия
перед своим лицом, Джеймс стоял, небрежно облокотясь одной рукой о колонну, а в
другой крепко держал какой-то небольшой предмет. Поймав взгляд Алекса, он
разжал пальцы и шаловливо помахал в воздухе маленьким розовым флаконом с
золотой крышечкой.
Все дальнейшее случилось так стремительно, что даже слово
«мгновенно» кажется слишком протяжным и неуклюжим для описания происходившего.
