Пока Рассказчик говорит, на экране наплыв: бабуины и пленные Эйнштейны завтракают под открытым небом. Они со смаком едят и пьют, а тем временем на звуковой дорожке первые два такта «Христова воинства» повторяются опять и опять, быстрее и быстрее, громче и громче. Внезапно музыку прерывает первый страшный взрыв. Темнота. Затем долгие и оглушительные взрывы, грохот, визг, вой. Потом наступает тишина, экран светлеет, и снова на нем предрассветный час и утренняя звезда; слышна нежная музыка.
Рассказчик
Невыразимая красота, непостижимый покой…
Далеко на горизонте в небо вздымается столб розоватого дыма, приобретает форму громадной поганки и висит, заслоняя одинокую планету.
Наплыв: все та же сцена завтрака. Все бабуины мертвы. Оба Эйнштейна, в кошмарных ожогах, лежат под останками того, что еще недавно было цветущей яблоней. Из стоящего неподалеку бака все еще выползает «Сап повышенного качества».
На заднем плане – огромная канализационная труба, расколотая со стороны моря.
Рассказчик
Парфенон, Колизей
[55]
—
О слава Греции, величье и т.д.
Есть и другие —
Фивы и Копан
[56]
, Ареццо
[57]
и Аджапта
[58]
;
То – города, что брали силой небо
И спящую Божественную мудрость.
Виктория же славу заслужила,
Бесспорно, лишь одним ватерклозетом,
А Франклин Делано
[59]
снискал величье
Сей исполинской сточною трубою,
Давно сухой, разбитой… Ихавод
[60]
!
Презервативы из нее давно
(Нетонущие, как надежда или похоть)
Сей дикий брег не убеляют, словно россыпь
То ль анемонов, то ли маргариток.
Первый Эйнштейн
– За что? Почему?
Второй Эйнштейн
– Мы же никому не делали зла…
Первый Эйнштейн
– Жили только ради истины…
Рассказчик
Вот потому-то вы и умираете на жестокой службе у бабуинов. Паскаль объяснил все это еще более трехсот лет назад. «Из истины мы делаем идола, но истина без сострадания – это не Бог, а лишь мысленное его отображение, это идол, которого мы не должны любить и которому не должны поклоняться». Вы жили ради поклонения идолу. Но в конечном счете имя каждого идола – Молох
[61]
. Вот так-то, друзья мои, вот так-то.
Подхваченные внезапным порывом ветра, неподвижные клубы ядовитого газа бесшумно ползут, его зеленовато-гнойные кольца крутятся вокруг цветов яблони, потом опускаются и окутывают распростертые фигуры. Сдавленные хрипы возвещают о том, что наука двадцатого века наложила на себя руки.
Наплыв: мыс на побережье южной Калифорнии, милях в двадцати западнее Лос-Анджелеса. Ученые экспедиции высаживаются из вельбота.
Тем временем ученые во главе с доктором Крейги пересекли пляж, взобрались на пологую скалу и движутся песчаной, выветренной равниной к далеким нефтяным вышкам на холмах.
Камера задерживается на докторе Пуле, главном ботанике экспедиции. Словно пасущаяся овца, он переходит от растения к растению, рассматривая цветы через лупу, собирая образцы в специальную коробку и делая пометки в черной книжечке.
Рассказчик
А вот и наш герой – Алфред Пул, доктор наук, более известный своим студентам и младшим коллегам как Тихоня-Пул. Это прозвище, увы, к нему весьма подходит. Как видите, он не урод, член Новозеландского королевского общества и, безусловно, не дурак, однако в практической жизни ум его словно бы лежит под спудом, а привлекательность никак не может раскрыться. Он живет как будто за стеклянной стеной: его всем видно, и сам он всех видит, но вот вступить в контакт не в состоянии. А виной тому – и доктор Шнеглок с кафедры психологии охотно вам все объяснит, – виной тому его преданная и глубоко вдовствующая мать, эта святая, этот нравственный оплот, этот вампир, до сих пор занимающий председательское место за обеденным столом сына и собственными руками стирающий его шелковые сорочки и самоотверженно штопающий его носки.
Кипя энтузиазмом, в кадре появляется мисс Хук.
– Ну разве не интересно, Алфред? – восклицает она.
– Очень, – учтиво отвечает доктор Пул.
– Увидеть Yucca gloriosa
[62]
на ее родине, в естественной обстановке – ну кто мог предположить, что нам представится такой случай? И Artemisia tridentata
[63]
!
– На Artemisia еще есть несколько цветков, – замечает доктор Пул. – Вы не заметили в них ничего необычного?
Мисс Хук разглядывает цветки, потом отрицательно качает головой.
– Они гораздо крупнее тех, что описаны в старинных учебниках, – с явно сдерживаемым волнением говорит он.
– Гораздо крупнее? – повторяет она. Ее лицо оживляется. – Алфред, неужели вы думаете?..
