Однако ж ничего другого в жизни Севки не было.
Вернее, мальчонка, «репрессированный» в возрасте пяти лет, ничего другого не помнил. Так что выходило — этот родной. И точка.
А бежал — как положено было в те годы нормальным пацанам — на фронт. И, надо сказать, бежал удачно — прибился на марше к орденоносной гвардейской дивизии и прижился, не выдали, не отправили, как многих, обратно. Одно слово — гвардия! С ней и дошел почти до Берлина.
Да, на беду, увязался за комдивом в штаб армии, прокатиться с ветерком в открытом трофейном Willis.
Там и состоялась историческая встреча гвардейца Всеволода Непомнящего с маршалом Георгием Жуковым.
Последний был явно не в духе, к тому же на днях осколком убило двенадцатилетнего мальчика — сына полка. Память была свежей.
— Это что — снова? Детский сад? Приказано было — удалить с линии фронта… Гвардии закон не писан?! Откуда мальчишка?
— Детдомовский, товарищ маршал.
— Детдом — это плохо.
Незнакомый полковник говорил задумчиво, ни к кому вроде не обращаясь. Запредельная вольность в присутствии грозного маршала. Но Жуков не возмутился и даже вступил в дискуссию.
— Плохо, кто спорит. Фронт, что ли, хорошо? Они сейчас пойдут город брать, и он с ними, ты хоть понимаешь, что там происходит?!
— Так точно, товарищ маршал. Однако, Георгий Константинович, выбор между фронтом и приютом…
— У нас приютов нет, товарищ полковник. Пора бы запомнить. И раз уж ты сегодня такой чувствительный…
Он не закончил фразы. Но и этого оказалось достаточно.
Дальнейшая судьба Всеволода Непомнящего была решена. Причем на много лет вперед, вернее — на всю оставшуюся жизнь.
Разумеется, тогда он ничего не понял. И поначалу невзлюбил полковника Потоцкого.
Во-первых, потому, что именно его счел главным виновником «отставки» из славных гвардейских рядов.
Во-вторых, деятельность полковника некоторое время была для Севки совершенно непонятой, загадочной и даже таинственной. В результате он заподозрил неладное и почти собрался поделиться сомнениями с офицером особого отдела, как все разъяснилось.
Особые поручения, а точнее, особая миссия, которую выполнял полковник Потоцкий, в штабе маршала Жукова заключались в экспертной оценке художественных ценностей, обнаруженных на завоеванных территориях, и соответственно решении их дальнейшей судьбы.
Разумеется, такая работа потом велась централизованно, сотрудниками министерства культуры, искусствоведами, представителями музеев, работавшими в составе советской военной администрации. Но администрация, даже военная, как известно, приступает к работе, когда с завоеванных территорий уходят победители, а до того они никому не подотчетны и властвуют безраздельно. Таков неписаный закон войны.
Если же говорить о полковнике Потоцком, то он, вне всякого сомнения, был личностью выдающейся, хотя и несколько странной.
Ибо до октября семнадцатого года был князем Потоцким, учился в Пажеском корпусе, откуда был выпущен — очень вовремя! — летом 1917 года.
Далее биография молодого князя делает странный поворот, ибо в октябре 1917-го он ринулся отчего-то совсем не туда, куда, казалось бы, сам Бог велел. То есть под знамена добровольческих армий. Или, на худой конец, в эмиграцию. Крутить баранку такси на парижских бульварах. А поступил в высшей степени оригинально — пошел служить в Красную Армию, угодив при этом в ординарцы к самому Семену Буденному. Военная карьера, таким образом, была обеспечена.
К началу войны полковник Потоцкий уже занимал загадочную должность офицера для особых поручений и, судя по всему, справлялся со своими обязанностями неплохо — по крайней мере имел боевые награды и никто из знавших его людей никогда не посмел бы назвать полковника классической «штабной крысой». Скорее — наоборот.
История, мало похожая на правду, к примеру, упорно гуляла по штабу, добавляя в ореол красавца полковника толику золотого сияния.
Был май 1945-го, банкеты с участием старших офицеров — советских и союзных — закатывались часто, с размахом и знанием дела. В какой-то момент застолье плавно переходило в братание.
Пьяные англичане, однако, процедуру бессовестно затягивали, предваряя братское объятие витиеватым представлением с перечислением всех наследственных титулов. И доигрались, монархисты! Монотонное: лорд, пэр, сэр… — получило внятный, красивый отпор. Главное — неожиданный.
— Полковник Красной Армии, князь Потоцкий!
Говорят, многие в этот миг протрезвели.
Сам полковник, проснувшись поутру, обратился в слух, в ожидании тяжелых шагов в коридоре.
Не дождался.
Решил, что брать будут в штабе — явился со сменой белья, пару часов просидел в полном унынии.
Потом вызван был к маршалу по текущим делам.
Час от часу не легче — возьмут, значит, в кабинете, на глазах Самого…
Сам был один и потребовал обычного доклада, слушал, перебивал, давал указания — ничего не происходило!
Аудиенция закончилась, отпущенный на все четыре стороны полковник — на ватных, разумеется, ногах — двинулся к двери.
Но — всему есть предел! — дождался, получил свое.
— Вот что, Гоша, — не отрываясь от бумаг, бросил маршал негромко и как бы между прочим, — еще одна такая выходка, князем ты, может, и останешься, но полковником уже не будешь.
Севка в эту историю верил.
И вообще начался в его жизни этап тихого обожания и учебы, а вернее — натаскивания.
Настоящая учеба была впереди.
Обожал он, понятное дело, молодцеватого полковника.
Тот, в свою очередь, стремительно — с поправкой на время и условия — натаскивал его в хитром и тонком антикварном деле и, надо сказать, был доволен. Память у парня была отменной. Глаз — цепким. К тому же прорезалось вдруг недюжинное, острое чутье настоящего.
И — уж совсем неожиданно — тонкий, безошибочный вкус.
Полковник с удовольствием оставил его при себе, тем паче самому пришлось задержаться — всемогущий маршал со скрежетом зубовным расставался с порученцем.
Но решение, принятое где-то в заоблачных высотах, обсуждению не подлежало.
Потоцкий остался в Германии для оказания содействия специалистам советской военной администрации. Понятно — какого и в чем.
История эта могла длиться еще довольно долго, а Сева Непомнящий — состоять при веселом, образованном полковнике не один год, сначала — учеником и подмастерьем, позже — партнером и, возможно, преемником.
Судьба, однако ж, решила ускорить дело. Возможно, поступая таким образом, она действовала в интересах Всеволода Серафимовича — кто знает, кем бы он стал, преодолев долгий путь?
