«Нет, каков подлец, да что там подлец — трус, предатель, альфонс!» Игорь Всеволодович негодовал искренне. Но какими бы сильными ни были эмоции, мысль уже застряла в сознании, к тому же это была единственно реальная мысль из всех, что мелькали прежде. А вернее, это была единственная, идеально соответствующая идеалу кандидатура.
Разумеется, были «но», скрупулезно перечисленные им во гневе. Фокус, однако, заключался в том, что ни одного из них могло и не быть.
А ехать куда-то следовало уже катастрофически — время, усталость, пустынные улицы, по которым как будто специально то и дело курсировали патрульные машины ГАИ, становились опаснее с каждой минутой.
На безобидном повороте машину вдруг занесло — Игорь Всеволодович немедленно пришел в себя и сразу же понял: отключился на мгновение или просто ослабил внимание. Джип между тем несло прямо на внушительный железобетонный столб.
В последние доли секунды он сумел вырулить — машина проскочила по ухабистому газону, с размаху налетела на высокий бордюрный камень и встала. На грязном снегу тускло блеснули осколки одного из поворотников.
— Я понял, — мрачно произнес Игорь Всеволодович, обращаясь, надо полагать, к провидению. — Я еду.
Однако, прошу заметить, машина наверняка уже в розыске, а путь, начертанный вами, лежит в аккурат на Рублево-Успенское шоссе. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вы полагаете, стоит рискнуть?
Может, вы даже уверены в том, что обойдется? Ну, остается в таком случае мне, сирому и гонимому, только одно. Повинуюсь.
Закончив тираду, обращенную в высшие сферы, Игорь Всеволодович ухарски — чего уж теперь осторожничать, если ведет за собой, можно сказать, сама судьба! — развернул машину, рывком сорвался с вязкого газона и через пару секунд мчал по Москве, взяв курс на юго-запад.
Настроение у него было какое-то вздернутое — решительное, агрессивное и неожиданно радостное одновременно.
Оказавшись на Кутузовском, он притормозил у родительского дома, намереваясь заглянуть в супермаркет, занимающий теперь первый этаж. Явиться в гости хотелось, как полагается, с красивой бутылкой, красивыми сладостями, красивыми цветами.
Секундой позже, однако, пришла другая, куда более здравая мысль: явиться с «малым джентльменским набором» в его ситуации было по меньшей мере смешно.
"Дорогая, я на краю пропасти, погоня дышит в спину, дни мои — по крайней мере на свободе — сочтены.
Но вот, знаешь ли, по дороге прихватил кое-что — вспрыснуть встречу".
Глупо.
И пожалуй, фальшиво.
А женщина, к которой он ехал, захваченный сумбуром нетерпеливой радости, стыда и страха, фальшь чувствовала обостренно.
И категорически не переносила.
Москва, год 1994-й
С этой женщиной он познакомился так банально, что позже обоих это обстоятельство даже удивляло и, пожалуй, несколько обижало.
Все должно было быть необыкновенно: желтые цветы в руках рыжеволосой незнакомки — или фиалки в тонких пальцах барышни на Невском.
Или, на худой конец, горящий поезд или трамвай, сошедший с рельсов.
Ничуть не бывало.
Обычным, даже не весенним днем — 15 ноября 1994 года, — ближе к вечеру, она переступила порог его магазина в сопровождении квадратного молодого человека с тонким спиралевидным проводом, свисающим из уха, и, коротко оглядевшись, произнесла:
— Какая милая лавчушка!
Разумеется, она обращалась не к спутнику. Тот оловянным солдатиком замер у входа.
Тонкий провод, незаметно закрепленный в ухе, — часть «гарнитура» — надежной системы коротковолновой связи. Такие, как правило, использует служба безопасности серьезных персон.
Детали Непомнящий отмечал сразу — понимающему взгляду они говорили об ином человеке много больше, чем самая подробная анкета.
Впрочем, реплика незнакомки была адресована и не Игорю Всеволодовичу, случайно оказавшемуся в торговом зале.
И не продавщице за прилавком.
Она просто говорила вслух то, что думала.
Обычно так поступают люди, которых мало интересует мнение окружающих да, собственно, и сами окружающие.
Причины такого безразличия бывают разными — от психического расстройства до творческого погружения в себя или подлинного, а не демонстративного сознания абсолютной собственной независимости.
От всего — и от всех.
Этой, пожалуй, более всего подходило последнее.
Игорь Всеволодович, несмотря на бездарную женитьбу, искренне любил женщин и умел по достоинству оценить то, что действительно следовало оценить в каждой. Даже если это «что-то» не бросалось в глаза.
Здесь, впрочем, не требовалось глубинного анализа.
Она была необыкновенно хороша.
Именно — хороша, а не просто красива, той особенной прелестью, сочетающей красоту лица и тела с отражением внутреннего мира, непонятно как проступающего вовне.
Трудно объяснить, почему окружающие обычно сразу же чувствуют эту гармонию и порой оказываются во власти очарования, особенно если прежде не были знакомы и, с гало быть, не имели возможности говорить и слушать.
У него такой возможности не было.
Пока.
И тем не менее — едва услышав низкий, чуть хрипловатый голос, мельком разглядев смуглое тонкое лицо с большими синими глазами, густые пряди черных волос, свободно падающих на хрупкие плечи, — узнал наверняка.
Она была из породы тех редких женщин, непонятным образом сочетающих все: ум, красоту, гармонию души и тела.
Возможно, поэтому так резануло душу небрежное «лавчушка», обращенное к тому же в никуда.
В пространство.
Будто в маленьком зале действительно было пусто.
— Спасибо на добром слове…
— О! Вы здесь…
— Торгую — вы напрасно замялись — всякой старой рухлядью. Раньше таких, как я, называли старьевщиками.
— Ну зачем вы так! Вот взяли и обиделись. На «лавчушку», конечно же. И напрасно. Между прочим, новомодные в Москве бутики по-французски означают не что иное, как лавки.
— Убедили, теперь буду всем говорить, что владею бутиком.
Разумеется, она заглянула к нему случайно. Буквально на огонек.
Маленькая витрина была уютно подсвечена бронзовой лампой — большой граненый шар темно-зеленого стекла загадочно мерцал в руках бронзовой нимфы. Вокруг в художественном беспорядке разбросаны разные забавные вещи и вещицы — создавая почти естественную атмосферу обители серебряного века, изысканной и небрежной одновременно. И даже смутное ощущение присутствия где-то неподалеку тех, кто жил здесь когда-то, с томным безразличием ожидая грядущую бурю. И канул — в ее сокрушительном порыве.
