Единственную знакомую дорогу преграждает шлагбаум и приставленные к нему крепкие ребята.
Была отчаянная мысль — идти на таран. Обычный в общем-то прием из арсенала героев крутых боевиков.
И все же он понял: одно дело — мысленно воплощаться в отчаянного голливудского парня. Совсем другое — исполнять рискованные трюки в реальности.
Вероятность успеха была равна нулю.
Сто — к одному: либо его пристрелит охрана, либо сам расшибется в лепешку, не справившись с управлением на заснеженной дороге.
В лучшем случае — погонят, как затравленного зверя, по малоизвестным подмосковным трассам. И опять же — сдадут нервы, не совладает с дорогой, вдрызг разобьется вместе с машиной. Или возьмут, загнав в какой-нибудь тупик, и тогда-то уж точно все сойдется в одной точке, той самой, подводящей итог всему.
Нет, прорываться сквозь кордон охраны было по меньшей мере глупо.
Что ж, не умеешь работать головой — работай руками, — неизвестно по какому поводу всплыла в памяти поговорка откуда-то из далекого прошлого. Неожиданно. Но — случайно ли?
Сознание Игоря Всеволодовича в эти минуты было обострено и склонно анализировать мельчайшие детали.
Разумеется! Детскую присказку понимать следовало с точностью до наоборот: не можешь превозмочь физически — переиграй мозгами, перехитри.
И стоило сформулировать принцип — пришло решение.
Рискованное.
Но в отличие от ухарского прорыва, возможно, исполнимое.
Он внимательно оглядел маленькую рацию. Конструкция была проста — технически он справится. То бишь нажмет на нужную кнопку.
Теперь — содержание.
Команду, которую скороговоркой дал охране Морозов, провожая его утром, Игорь Всеволодович, как ни странно, запомнил дословно.
Впрочем, слов было не много: «Гость уезжает».
Отзыв: «Принято».
Очень просто.
Стало быть, единственная проблема заключалась в том, чтобы заговорить морозовским голосом. По крайней мере произнести два слова так, чтобы охранник не заподозрил подмены.
Это была совсем не плохая идея.
Игорь Всеволодович сконцентрировал внимание, вспоминая, как говорил Морозов, — и кажется, вспомнил.
Оставалось воспроизвести.
К тому же в голову пришла еще одна — недурственная на первый взгляд — идея. Возможно, на подходе была и другая, но именно в эту минуту Непомнящий понял, что действовать надо незамедлительно. Иначе вслед за идеями придут сомнения, а решительность уйдет.
«Все, — жестко сказал он себе, — две идеи — не одна идея. Вперед!»
И мягко нажал кнопку на хрупком корпусе рации.
Долю секунды было тихо — потом раздалось негромкое шипение. В этот момент Игорь Всеволодович начал громко, натужно кашлять — рация молчала, продолжая шипеть и потрескивать.
— Гость… — с трудом выдавил Непомнящий и снова зашелся совершенно чахоточным неуемным кашлем.
— Простите. Не понял, — после паузы отозвалась рация.
— Гость… уезжает… Что за дьявол? — Все было сказано по-прежнему сквозь мучительный приступ кашля, который якобы никак не мог преодолеть Андрей Морозов. Потому и чертыхался. Впрочем, охране до этого, как оказалось, не было никакого дела.
— Принято, — дисциплинированно отозвалась рация.
И отключилась.
Сработало!
Через десять минут Leksus не спеша подъехал к шлагбауму, который был уже предупредительно поднят.
Никто из охранников не вышел проводить гостя.
Но Игорь Всеволодович — не слишком-то и понимая зачем — энергично махнул рукой им из окна машины.
Надо полагать — на прощание.
Москва, год 1984-й
Горя, надо признать, не случалось даже поблизости.
Были, разумеется, мелкие неприятности.
Но и те без особых усилий, быстро и ловко ликвидировал неожиданно заматеревший Лемех.
Правда, радость или ж, на худой конец, легкое расслабляющее веселье стороной обходили Елизаветину душу.
Зато незаметно, тихой сапой просочилась в нее, расползлась, заполняя собой все пространство, скука.
Еще не тоска.
Однако из разных заслуживающих доверия источников — хороших романов, историй чужих трагедий и прочего — Лиза знала: она не за горами. Потому что всегда приходит следом. Всюду вдвоем, неразлучные подруги — скука и тоска. Который уж век изводят людей.
Чувствовала Лиза — близко тоска, рядом затаилась, приглядывая из темноты за будущей жертвой омутными своими глазами — темными, бездонными и безжалостными.
Пока же безраздельно царила в душе скука. Так долго и неотвязно, что Лиза даже вывела некую формулу: «Скука наваливается вовсе не тогда, когда нечем заняться по-настоящему, скучно — когда ничего не хочется».
Ей и вправду ничего теперь не хотелось.
Совершенно — ничего.
Даже ребенка, о котором когда-то мечтала, потому что слишком ясно поняла однажды: это будет ребенок Лемеха. И с первых дней, да что там дней — минут появления на свет воспитывать, кормить, одевать et cetera… его будут так, как сочтет целесообразным Лемех. И она ничего не сможет с этим поделать.
Более того, еще находясь в ее утробе, он станет собственностью Лемеха, как, собственно, и она сама. Потому, еще не рожденный, он не будет принадлежать ей — только пребывать в ее теле.
Так теперь складывалась жизнь. Хотя жаловаться на нее было глупо, да и некому — кроме ребенка, которого Лиза теперь действительно не хотела, она могла получить все, что вдруг, мельком пожелала. Получить немедленно или — в зависимости от характера и сложности желания — через некоторое время.
Лемех не был жаден, скорее, напротив, любил шикануть и потрясти окружающих безграничностью! своих возможностей.
Жена в этом смысле была хорошей витриной.
Лиза даже не сомневалась — получит все, что захочет.
И возможно, потому — не хотела.
Выход, как ни странно, подсказал Лемех, обративший однажды внимание на апатию жены.
— Кислая ты, мать. Скучно живется, что ли?
— Скучно. — Лиза всегда говорила мужу правду, насколько бы неприятной та ни была. Так поступила и теперь.
— А ты начни что-нибудь собирать. Затянет моментально. И хозяйству опять же польза.
— Что собирать?
— Ну, не знаю. Почтовые марки — это, пожалуй, не по тебе. Каких-нибудь бабочек. Или экзотические растения. В сущности, если вдуматься, все люди по природе своей коллекционеры. Кто-то собирает и множит амурные связи. Кто-то — собственные благодеяния.
