Высокие стеклянные двери да огромный мраморный холл с колоннами и внушительным подиумом, на котором располагались кабинки лифтов, — вот, пожалуй, и все, что осталось от былой роскоши одной из знаменитых московских высоток.
Впрочем, и они — двери, колонны, ступени подиума — лучше всяких слов говорили о том, что время обитателей бывшего имперского Олимпа миновало.
Все вокруг давно требовало ремонта.
Все смотрелось обветшалой, дряхлой декорацией к пьесе, давным-давно отыгранной и снятой с репертуара.
Даже консьерж — пожилой, грузный мужчина в мешковатом пальто, неловко примостившийся за обычным письменным столом у одной из колонн, — казался персонажем минувшей эпохи, забытым, наподобие чеховского лакея. Сдвинув очки на кончик носа, он отрешенно уткнулся в газету — тоже вроде бы старую, взятую из библиотечной подшивки, — и даже не поднял головы.
Возможно, просто не заметил вошедших.
Баринов хмыкнул и выразительно повел глазами — дескать, сами видите, какие тут свидетели.
Откуда.
В лифте, таком же обветшалом, как все вокруг, они поднялись на шестой этаж.
Там Баринов бесцеремонно сорвал бумажные печати с высокой двустворчатой двери, расположенной в центре площадки. И, повозившись с замком, гостеприимно распахнул обе створки:
— Прошу!
В лицо ударил резкий запах лекарств, гораздо более ощутимый, чем в иной аптеке.
Вишневский даже замешкался на пороге, пытаясь с ходу приноровиться к атмосфере квартиры.
— Давно болела старушка — давно лечилась. Все и пропахло. Ну, будьте, что называется, как дома. Смотрите, исследуйте — может, и вправду мы, грешные, чего не заметили.
— Все может быть. С архивом все сложилось?
— О! Склоняю голову перед вашим всемогуществом.
Так быстро и качественно нас не обслуживают даже в нашем. Интересное дело. Читали, наверное?
— Пробежался вчера.
— Я так и понял. Полагаете — есть связь?
— Уверен. Иначе откуда в этом доме появился злополучный портрет?
— Что же это выходит — боевой генерал скупал краденое?
— Он мог не знать, что картина похищена.
— Да будет вам! Я понимаю, конечно, — честь мундира и все такое. Однако про убийство Непомнящих вся Москва гудела. И дело, как выясняется, сразу же прибрало к рукам ваше ведомство.
— Генерал на ту пору был от нашего ведомства так же далек, как мы с тобой — от Большого театра. Преподавал в академии Генштаба.
— Ну, допустим. Однако картину почему-то принесли ему.
— Почему, собственно, ему? Может, ей, покойной Галине Сергеевне, — это ведь она училась тогда в МГИМО, и ее, между прочим, однокурсник проходил обвиняемым по делу.
— Проходил, да не прошел — пустил себе пулю в лоб. Кстати, вы полагаете, он действительно сам?
— Что — сам? Сам застрелился — или сам убивал и грабил Непомнящих? — А и то и другое.
— Насчет другого — уверен, что были сообщники или по меньшей мере сообщник. А по поводу самоубийства — не знаю. Сейчас судить трудно. Ты же читал протокол осмотра места происшествия и заключение экспертов по эпизоду самоубийства — одни штампованные фразы, как из учебника.
— Или как нарочно.
— Может, и нарочно. Так шевелись, действуй! Возможно, кто-то из тех, кто работал по делу, еще жив — допроси.
— Ага! Допросишь их, ветеранов госбезопасности!
Как же! И допросишь даже — так и будут шпарить, как по учебнику. Еще скажите — надави.
— Скажу. Надави — только по-умному, без хамства.
— Ох, мне бы вас в начальники, Юрий Леонидович.
Все-то вы понимаете, все разрешаете, еще советы умные даете.
— Плюнь и по дереву постучи. Накаркаешь себе на голову. Мои подчиненные слезами горькими умываются. Это с чужими я такой добрый да понятливый.
— Ну, все равно. Забрали бы вы скорей это дело — я бы, честное слово, в ножки поклонился.
— А что начальство говорит?
— А ваше?
— Мое молчит.
— Вот и мое тоже.
— Ладно, опытные мы с тобой парни, тертые. Ведомственные тайны хранить умеем. Дело, однако, пока на тебе. И я тебе без дураков говорю — начинай потрошить ту историю. Даже если в семьдесят восьмом наше ведомство почему-то решило упрятать концы в воду — сегодня тебя, вряд ли кто остановит. Убежден.
Начинай. А заберут дело — твое счастье…
— Вы продолжите?
— Если отдадут мне, можешь не сомневаться — продолжу.
— Да я, пожалуй, не сомневаюсь. И насчет ветеранов ваших уже запросил.
— Тогда ты молодец.
— Тогда скажите, что мы здесь ищем? Или на самом деле за нами грязь подчищаете?
— Да нет за вами никакой грязи. Уверен, чисто сработали. На тот момент. Однако теперь, в свете, так сказать, открывшихся обстоятельств… — Значит, прошлое ворошить станем…
— Вот именно. Письма, записки, фотографии, семейные альбомы и прочее. Меня, Вадик, очень интересует студенческая компания Галины Сергеевны.
— Думаете, сообщник тоже из них?
— Предполагаю.
— И ее, по-вашему, именно он…
— Очень может быть.
— Кстати, хорошо бы начало дневника поискать, то, что у нас — вроде как окончание. Она так и пишет, помните: «Ну вот, начинаю очередную тетрадь…» Так что должны быть другие.
— Не факт. Потому как тот, что у нас, по предположению некоторых умудренных опытом товарищей, — чистой воды липа. Ты, кстати, озадачь экспертов насчет времени написания. Есть мнение, как говаривали прежде, что писано все на одном дыхании, исключительно для антуража.
— Это еще зачем?
— Пока не знаю. Возможно, чтобы представить нам — то есть вам — Непомнящего во всей красе.
— Вот оно как… Юрий Леонидович, а где сейчас Непомнящий?
— Ты у меня спрашиваешь?
— Ну, есть же у вас какое-то мнение по этому поводу.
— Чтобы иметь мнение по поводу, нужно этот повод обдумать хотя бы вскользь — а я о вашем Непомнящем, откровенно говоря, почти забыл.
— А сейчас вспомнили?
— Сейчас вспомнил. Потому что ты спросил, для чего мог понадобиться липовый дневник.
— Ясно. Еще вопрос разрешите?
— Валяй.
— Зачем вы просили подробный отчет судмедэкспертов? Ясно же, ее отравили, и она при том не сопротивлялась, Возможно, даже с удовольствием махнула рюмашку. Надеюсь, не на предмет половых контактов?
