И даже телефонного звонка, разбудившего Непомнящего, не услышала.
Звонил Вишневский, как всегда— на подъезде к дому.
Однако Игорь Всеволодович решил Лизу не будить.
Они уютно обосновались на кухне, у барной стойки.
Правда, пить Юрий Леонидович отказался, спросил кофе.
А получив свое — заговорил.
Игорь слушал его, боясь шелохнуться, и даже дышал неглубоко, словно малейший посторонний звук мог помешать рассказу.
Слушал и не верил, потому что услышанному трудно было поверить. Тем более сейчас, в году 2002-м.
И верил, потому что изначально подозревал нечто подобное.
Жуткое, запредельное и вместе с тем убийственно реальное, связанное с занятием отца и его клиентами. Не кем-то персонально, а всеми, вместе взятыми, кланом тех, кто мог позволить себе в ту пору приобретать антиквариат и, значит, многое мог себе позволить.
Он понял вдруг, что никогда ни разу не сформулировал этой мысли в том виде, как сложилась она теперь. И в то же время знал наверняка, что все это время она жила в нем, где-то в подсознании, вместе с мистическим страхом и ожиданием того, что кошмар вернется.
Он и вернулся.
Однако выходило, что это прошлый кошмар, давно пережитый, гримасничая, пытается запугать его снова.
От этих мыслей сознание Игоря Всеволодовича чудным образом прояснялось, будто кто-то невидимый слой за слоем сдирал с него тонкую неощутимую пленку, заслонявшую все это время картинку реального мира.
А он и не знал об этом.
В конце концов он овладел собой настолько, что решился заговорить, о чем-то спросить Вишневского.
Тот ответил.
Теперь они говорили оба, и это была почти нормальная беседа, если бы не тема, которую обсуждали.
— Ну, разумеется, охранники исключаются.
— Исключаются К тому же прав генерал — в тех краях, куда их отправили служить, люди долго не живут.
— Он и в другом прав, ваш замечательный генерал…
Оба вздрогнули.
Никто не заметил, как и когда на кухне появилась Лиза.
А появилась она, похоже, довольно давно, потому что теперь цитировала фразу генерала, упомянутую Вишневским много раньше.
— Прав насчет самоубийства из-за любви. Ах, какой же он умница, ваш генерал.
— Ты о чем, Лиза?
— О любви. И смерти. И ненависти.
— Прости, дорогая…
— Нет, я не сбрендила вслед за большинством персонажей этой истории. Хотя, знаете, сегодня ночью и рано утром у меня было очень странное состояние.
Сильно смахивающее на бред.
— Лиза, вы нас пугаете.
— Погодите, Юрий, теперь все в порядке. Теперь все стало на свои места. А ночью… Игорь еще не рассказывал вам? Полдня накануне мы строили версию, а вернее, две версии: того и этого убийств. И построили нечто, кстати, совсем не так уж далекое от истины, если судить по вашему рассказу. Этот процесс длился долго — день, вечер. А ночью меня стало грызть чувство, что мы допустили какую-то серьезную ошибку.
То есть все верно — но одна ошибка может свести все на нет. Впрочем, это я теперь так складно излагаю, ночью меня измучили смутные тревоги и страхи, а утром, когда в полубессознательном состоянии я пустилась бродить по дому…
— Ты вставала?
— И принимала ванну, и смотрела телевизор, и пила сок — милый, ты спишь как сурок. Но не в этом дело.
Рано поутру ко мне вдруг прилипло одно-единственное слово — любовь. Но как прилипло! Я просто твердила как умалишенная: любовь, любовь, любовь А потом вдруг захотела спать и сразу заснула. Так крепко, что увидела сон. Знаете, что мне снилось? Будто я сдаю экзамен, непонятно где, в институте или школе, но экзамен по русскому языку — это точно. Я вытаскиваю билет, а в нем очень странное задание: перечислить все пословицы и поговорки со словом «любовь». И я начинаю — сейчас не вспомню, ей-богу, — но во сне из меня буквально бил фонтан, штук сто поговорок, наверное, а последняя — «от любви до ненависти один шаг». Тут я проснулась, услышала, что внизу кто-то разговаривает, спустилась и, откровенно говоря, просто боялась перебить Юрия. Замерла вон там, возле колонны. Такие жуткие веши… А потом он сказал, что генерал удивляется, как это Щербакова не покончила жизнь самоубийством? Такая была любовь! Вот тогда-то у меня все сошлось.
— Что сошлось?
— Вторая версия.
— И в чем же она заключается?
— В том, что не было никакого убийства. Она сама убила себя, отравилась, но прежде сделала все, чтобы подозрение пало на Игоря. Даже с портретом рассталась. Хотя, собственно, теперь он был ей ни к чему — слишком хорошо понимала, что обречена — Но почему? Почему непременно на Игоря?
— Потому что любовь обернулась ненавистью. Любовь к этому истеричному Димке, который ради нее пошел на все — и на смерть в итоге. А ненависть — к Непомнящим вообще, из-за которых, как она считала, все произошло. И к Игорю в частности. Как к последнему из Непомнящих.
— И она ждала целых двадцать четыре года?
— Нет, она не ждала. Она жила и тихо ненавидела тех, кто отнял у нее единственную любовь. Помните генеральское? Тихая, безответная мышка. Нет, она вряд ли была способна на серьезный поступок. Если верить классикам, месть вообще дорогая и трудоемкая штука. Развлечение для богатых — или по меньшей мере сильных духом. Она была ни то ни другое.
И возможно, так и ушла бы из этого мира тихо, незаметно, никоим образом не потревожив Игоря. Если бы не болезнь. Любой человек, в принципе, понимает, что смертей. Однако ему не дано знать, когда умрет, и он живет спокойно, надеясь в душе, что это произойдет скорее позже, чем раньше. Совсем другое дело, когда оставшееся время известно точно. А еще известно, что впереди — страшная агония, боль, беспомощность и никого близкого рядом. По-моему, мысль о самоубийстве — самая разумная из тех, что может прийти в голову. Ну а уж если умирать, то почему бы не попытаться — ценой собственной смерти — наказать того, кого тихо ненавидела все эти годы? Тихо, но люто. Мне кажется, она рассуждала именно так или как-то очень похоже. И смотрите — все сходится. Она пишет дневник. Потом приходит на салон, отдает картину. Возвращается домой, инсценирует застолье, тщательно протирает все предметы, уничтожая свои собственные отпечатки пальцев. Разбивает часы, чтобы зафиксировать время мнимой смерти. Надевает их на руку — потому, кстати, и не было повреждений. И принимает яд. Картина убийства — налицо. Подозреваемый — очевиден.
Я думаю, она умирала почти счастливой — во-первых, освобождалась от мучений, во-вторых, наказывала ненавистного Непомнящего.
— Интересная версия. Убийства довольно часто пытаются представить самоубийствами. Но чтобы наоборот! Большая, по-моему, редкость в криминальной практике. Однако — должен признать — версия стройная. И вполне может оказаться единственно верной.
