— это очень престижно. Преподает в Суссексе. Мартин Уоррен — между прочим, один из моих преподавателей — читает в Лондонском королевском колледже. Смею тебе напомнить, но «Пурпурную тайну» написали именно они. Разумеется, опираясь на труды матери и сына. И к слову, дорогуша, все это время мы воодушевленно возимся именно на их газоне. Ты не заметил? Где же обещанный призрак? Публика начинает сомневаться.
— Передай, пусть успокоится. Явление призрака состоится. Он явится немедленно из… этого самого хорошо утоптанного газона. Это не займет много времени. Просто хотелось, что называется, сверить часы. Иными словами…
— Можешь не извиняться — ты хотел убедиться, что я действительно имею представление об этом газоне. Отвечаю прямо: видел пару раз издалека. Убедился?
— Да-а, вполне! А почему издалека? Думаю, ты не пропускаешь погожего денька, чтобы поваляться на сочной траве. Может, даже снимаешь носки и бегаешь по ней босиком? Как в раннем детстве. А, дружок?
— Ты зло иронизируешь? Или шутишь?
— Ни то ни другое — готовлю почву для призрака.
— Она давно готова.
— Отлично. Тогда вставай, идем в комнату.
— Зачем?
— Там компьютер, дубина. На пальцах у меня не получится.
Большой монитор солидного компьютера занимал добрую половину рабочего стола.
Другая — была завалена бумагами разной степени важности, размера и толщины.
Клавиатура потому нашлась не сразу.
Еще некоторое время ушло на поиски мышки, которая в умелых руках Михаила Ростова благополучно обходилась без коврика, ловко перемещаясь по первому попавшемуся под руку листу бумаги.
Впрочем, все это уже было позади.
Монитор светился.
Мышь…
Необходимость в ней, собственно, уже отпала.
Картинка на экране минут десять оставалась неизменной.
И это, похоже, устраивало обоих мужчин.
Один — откровенно наслаждался произведенным эффектом.
Другой — столь же откровенно пытался прийти в себя и s относительно спокойно осмыслить увиденное. Не слишком успешно! Хотя и старательно.
— Я не знаю, Михаил. Но я… Я просто боюсь произнести это вслух.
— А я и не настаиваю на этом. Взирайте молча. Так даже эффектнее.
— Значит, это осуществимо?! Ты утверждаешь, что это осуществимо?
— Осуществимо. Могу написать крупными буквами. У тебя на лбу, если пожелаешь!
— Но не осуществлено?
— Вот ты о чем! Последний островок надежды? Понимаю. Увы. Он стремительно уходит под воду. Осуществлено.
— Я хочу это видеть.
— Да ради Бога! Но не сегодня же. Время, извините за напоминание, близится к… о! — пяти часам утра. Извольте, сударь, баиньки. Должен сказать, что гостевой диван у меня — отменный. Всякий, кто имел честь почивать на нем, а таковых…
— А когда?
— Что, прости?
— Когда я это увижу?
— Воистину сказано: кто о чем, а вшивый — о бане..
— Завтра?
— Хорошо — завтра.
— В десять?
— Возможно.
— Завтра ровно в десять, Михаил. Ты мне обещал.
Англичанин выпил еще изрядную порцию водки «Юрий Долгорукий».
Потом, не раздеваясь, рухнул на «гостевой» диван Михаила Ростова.
И затих.
Четыре часа, оставшихся до назначенного срока, он не сомкнул глаз.
Лежа без движения на старом, продавленном диване, источавшем странный, но в целом малоприятный букет чужих запахов, он думал.
Звездный час репортера Гурского
Он пришел.
А вместе с ним, как и полагается, явилась Она. Слава.
Но — Бог ты мой! — в каком же шутовском, оскорбительном обличье явилась эта пара.
Мерзкая пародия.
Дьявольское кривое зеркало, в котором, кривляясь, отразилась сокровенная мечта.
Проступит такое через пелену ужаса в удушливом ночном кошмаре — и дикий, нечеловеческий вопль рвется из груди спящего. А тело покрывается тонкой пеленой холодного пота.
С Гурским все обстояло именно так, с той лишь разницей, что происходило наяву.
И оттого было еще страшнее.
Возможно, коллеги, не питавшие к нему добрых чувств, порадовались бы теперь — в душе или вслух — идиотской ситуации, в которой Сергей Гурский погряз с головой.
Причем исключительно по собственной инициативе.
Но этой малости лишены были коллеги-журналисты, ибо напасть внезапной репортерской славы осенила и их своим черным крылом.
Неделя, минувшая после выхода в свет очередной, вампирской сенсации «от Гурского», была полна событиями.
Можно сказать, они взорвали, искорежили, вдребезги разнесли замшелый мирок скандальной в меру — и в меру же желтой газеты.
Ощущение было такое, словно кто-то, возможно, сам репортер Гурский, неведомо с какой дури рванул в маленьком редакционном офисе боевую гранату.
Случись — не приведи Бог! — такое на самом деле, крови было бы, разумеется, много больше. Зато шума: воплей, визга и грохота — совершенно определенно! — гораздо меньше. И звериная сила взрывной волны вызвала бы резонанс куда меньший, а потому меньше случилось бы разных неприятностей материального и нематериального характера.
А их произошло предостаточно.
Главного редактора в компании, разумеется, с Гурским вызывали в прокуратуру, еще какие-то официальные инстанции и общались, надо сказать, без всякого пиетета.
Бесцеремонно требовали объяснений, грозили административными карами, и, похоже, кое-что малоприятное и материально ощутимое обрушилось-таки на повинные головы.
Неожиданно забурлила безответная, бестолково отшумевшая свое в девяностых общественность.
Ожил вдруг какой-то народец.
Редакцию осаждали мрачного вида люди с осиновыми кольями, назначение которых ни у кого не вызывало сомнений.
Другие люди митинговали возле тюрьмы и прокуратуры, требуя выдачи Степана Грача или — на крайний случай! — вскрытия его могилы.
Однажды ночью свое отношение к происходящему выразила малочисленная компания местных сатанистов. Проникнув в многострадальный офис редакции, они совершили черную мессу, в том, правда, изрядно усеченном варианте, на который хватило хилой фантазии и скудных возможностей.
В конечном итоге это было все-таки меньшим злом, ибо оргия ограничилась мученической смертью двух котов, одного петуха, массовым распитием дешевого местного вина и столь же массовым совокуплением — прямо на редакционных столах и диванах. Стены при этом были расписаны и разрисованы обильно, правда, безграмотно.
