— …в ночь полной луны.
— Ты прав, Стив.
— Ну, разумеется. В детстве я тоже читал Стокера.
— О нем поговорим позже.
— Не сомневаюсь. Что же случилось этой ночью?
— Разочарую тебя — ничего. Но на следующий день Влад потребовал того же. И далее — каждый вечер. Так прошел еще один месяц. А потом он велел старику убираться.
— И тот?
— Пытался спорить. Но Владислав, как и в случае с докторами, был категоричен. А точнее — груб.
— Прежде, как я понимаю, ваш друг не позволял себе грубости? До болезни?
— Правильно понимаете, Полли. Никогда, ни с кем. Даже в детстве. Не только грубости, но и простого панибратства. Небрежного тона. Сленга. Влад был воспитан на старый лад. И не желал меняться.
— Однако ж изменился.
— Увы.
— Знаешь что, Энтони… Пожалуй, я должен сказать тебе кое-что, прежде чем ты поведаешь наконец историю своего вандализма… Не перебивайте меня, Полли! Допускаю, что вы готовы благосклонно слушать его и дальше. Такова, надо полагать, профессиональная этика. Я, по счастью, ею не обременен. И потому называю вещи своими именами. Психов — психами. Вандалов, оскверняющих трупы, — вандалами. Без реверансов. Так вот, сэр Энтони…
— Остановитесь, Стив! Вспомните последний день на «Титанике». Тот, накануне «озарения». Вы были…
— Каким, интересно знать?
— Таким же, как сейчас.
— И каким же, Полли? Каким именно?
— Агрессивным. Не желающим слушать. До той поры, пока не выяснилось…
— Простите, Полли. Я вас понял и потому рискну перебить. Во-первых, ошибаетесь, дорогуша! Тогда я был растерян и, пожалуй, изрядно напуган. Говоря откровенно, я попросту запаниковал. Теперь — другое. Я взбешен. Прилететь из Москвы, пустив на самотек массу горящих дел, чтобы услышать пересказ дешевого триллера?! Нет слов! А во-вторых, кое-что вы заметили справедливо. Но преждевременно. В том смысле, что не дали мне договорить. «Пока не выяснилось…» В самую точку, дорогая леди. В самую точку! Ваш покорный слуга собирался сказать буквально следующее: «Сэр Энтони! Я внимательно, хотя не без труда, слушал вас и не услышал ничего, что позволило бы оправдать глупости, которые вы, похоже, натворили и ради которых, собственно, мне пришлось пересечь пол-Европы. Посему очень надеюсь — что-то, достойное нашего внимания, заключается в документах, в которых вы копались ночь напролет, прежде чем всадить осиновый кол в сердце покойника…» Брр, противно даже произносить такое! Мерзко. Запредельно. Ну да ладно. Словом, я надеюсь… Очень, повторяю, надеюсь, что из этих бумаг выяснится — слышите, Полли? — нечто более убедительное, чем та чушь, которую наш дорогой друг нес на протяжении часа.
— Это все?
— Все.
— Я не обиделся, Стив.
— Слава Богу!
— Собственно, вся та чушь, которую я нес на протяжении часа, призвана предварить одну лишь просьбу. Мою личную просьбу.
— Я слушаю, Энтони.
— Бумаги со мной.
— Их много?
— Остатка ночи, полагаю, хватит, чтобы проглядеть основные. И стало быть, завтра ты сможешь вернуться в Москву.
— Полли?
— Я готова.
— Благородная женщина! А что, если я скажу, что доверяю вам полностью?
— Боюсь, я не смогу пробить воздушный коридор этой ночью.
— Не понял?
— Мой самолет полностью в твоем распоряжении, Стив, но вряд ли ты сумеешь вылететь до завтрашнего утра.
— Не становись в позу, старина. Я же сказал, что надеюсь… Но читать на пару, чтобы потом пересказывать друг другу… Вы понимаете, о чем я толкую, Полина?
— Да. И уже сказала, что готова. К тому же вам явно не мешает выспаться, Стив.
— Не стану спорить.
— Тогда — до завтра. Отвезете меня домой, Энтони?
В машине Полину неожиданно осенило:
— Вы так уверенно говорили про остаток ночи, Энтони… Полагаете, Стив действительно не задержится дольше?
— Напротив, полагаю — его боевой настрой поутру рассеется.
— При чем тогда остаток ночи?
— Очень просто. Завтра я собирался вылететь в Бухарест. И думал: может, друзья захотят составить мне компанию?
— Интересная мысль…
— Обсудим за кофе?
— Тогда я вряд ли успею до завтра.
Внушительная папка с бумагами лежала у нее на коленях.
Лорд Джулиан вздохнул с пониманием. И с некоторым сожалением одновременно.
Ошибка Моны Лизы
Свечи горели.
Две бледно-голубые свечи в тонком, прозрачном канделябре.
Зыбкое мерцание, подрагивая, разливалось в пространстве, преломлялось в причудливых изгибах цветного муранского стекла. Подсвечник был сработан так искусно, что казалось — сам источает таинственное свечение.
Стильная вещица.
И дорогая, вне всякого сомнения.
Ростов вопросительно взглянул на Лилю.
Дело, разумеется, заключалось не только в роскошной безделушке.
Стол был накрыт подчеркнуто торжественно.
Белая скатерть, нарядный фарфор, парадный хрусталь. Тонкими ломтиками нарезаны аппетитные деликатесы. Натюрморт сильно смахивал на картинку в глянцевом журнале.
Так не похоже на Мону Лизу.
Совсем не похоже.
Спору нет, Лилия любила вкусно поесть. Однако предпочитала, чтобы ее обслуживали другие. Сама готовила редко, неохотно. И вдруг — загадочная метаморфоза.
Брови Ростова поползли вверх и там на пару секунд застыли.
— А еще мы будем пить коньяк…
Она говорила вкрадчиво, тоном игривым, многозначительным, но одновременно с интонациями маленькой девочки, кокетливой и немного капризной.
Ростов наконец вернул брови на место и громко фыркнул:
— У нас появился богатый любовник?
— Глупый мальчик. Совсем глупый мальчик, к тому же ревнивый…
Он фыркнул еще громче:
— Вот еще! Если коньяк хороший…
— Хороший, можешь не сомневаться. Очень хороший… А насчет любовника ты, пожалуй, прав.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Кушайте на здоровье. Так где коньяк-то?
— Даже не спрашиваешь, кто он?
— Кто? Коньяк? Ну и кто же, Наполеон?
