– Вот и все.
– Запереть не хотите?
– А… да. – Она направляет бирюльку на свой джип, и фары вспыхивают. – Ну, – бормочет она, – хоть что-то работает.
– Отвянь от нее, собака. Извините, он немного бесцеремонный.
– А, да мы с ним старые друзья, – говорит она. – Дружелюбный пес.
«Чертов корм для крабов», – думает Фокс и идет обратно к «Форду», ступая как по угольям.
* * *
Джорджи сидела в потрепанной, пропахшей псиной кабине браконьерского грузовичка и пыталась не ухмыляться иронии всего происходящего. Господь свидетель, она была рада, что он остановился, но в его ситуации, если б башмак оказался на другой ноге, она вообще-то должна сразу побежать и настучать на него, и черт с ними, с приличиями. Джорджи и поверить не могла, что он решится рискнуть. У него нет ни малейшего представления о том, кто она такая, с кем она живет. Джорджи, наверное, хотя сама в этом не виновата, его оживший, дышащий кошмар. Что он, такой крутой или просто мозгов мало?
Она смотрела на раздавленную жестянку из-под пива, высовывающуюся изо рта кассетной магнитолы. Это был единственный мусорный штрих в таком чистеньком и опрятном грузовичке. Ни свалки на полу, ни классического болота из инструментов, счетов и оберток, перекатывающихся по приборной доске. Да он чистюля.
Они не разговаривали. Браконьер словно оцепенел, а у нее болела голова, да так, что казалось, будто ей делают трепанацию черепа. Прошло десять минут, пятнадцать. Она не могла найти в себе сил, чтобы стряхнуть с колен голову пса.
Тут они медленно проехали мимо остова старого фруктового ларька, который казался смутно знакомым после всех этих поездок в город, и начали взбираться по грязному склону через комковатые бахчи какой-то выжженной солнцем фермы. Пока они подскакивали по колеям, чувство неловкости, исходившее от него, ощутимо усиливалось, вроде как закладывает уши при наборе высоты.
Пес вскочил, заволновался, а Джорджи посмотрела на водителя пристальнее. Он был высок, строен, а кожа – коричневая от загара. Волосы у него были короткие и темно-русые, но солнце выбелило их кончики. У него были маленькие уши и мальчишеское лицо с голубыми глазами. Жизнь на вольном воздухе содрала с него лоск, но у него все равно было детское лицо. Каким большеглазым он, должно быть, был когда-то.
Он въехал в широкий, посыпанный песком двор, окруженный казуаринами и поломанными машинами, и, пока разворачивался, чтобы поставить катер в открытый сарай, она увидела некрашеный, обшитый сайдингом дом, который сутулился на сваях посреди опаленной солнцем бахчи. Пес царапнул ее когтями, выбираясь наружу через окно, и браконьер вышел, не говоря ни слова.
Джорджи минутку посидела, не зная, что делать дальше. Жара была убийственная. Скрипнул кран, где-то рядом забулькала вода. «Да черт возьми, – подумала она, – я выбираюсь отсюда».
Не успела она дойти до сарая, как он преградил ей путь.
– Там есть тень, – сказал он, указывая на деревья на другом конце двора.
– Все в порядке, – сказала она, натягивая соломенную шляпу, которая неожиданно показалась ей похожей на шляпку от Лоры Эшли. – У вас нет, случайно, аспирина?
– Лучше идите в дом, – неохотно сказал он.
Несколько куриц выскочили из-под веранды, когда они подошли ближе. Он остановился у алюминиевого ведра на нижней ступеньке и бросил им горсть крошек.
После ослепительного двора кухня показалась ей прохладной и тусклой. Там пахло подсолнечным маслом, жареной рыбой. Все в порядке и просто – кухня, где хозяйничает женщина, если Джорджи в этом хоть что-то понимает.
Из старого холодильника «Аркус» он достал бутылку воды и налил два стакана. Открыл шкафчик.
Джорджи поблагодарила его и посмотрела на этикетку, а потом и на сами таблетки. Парацетамол. Ей бы сейчас, конечно, кодеина фосфата. И высокий стакан семийона от Маргарет Риверс. Она запила таблетки водой, и от ее металлического холода головная боль на секунду взорвалась внутри черепа.
– Дождевая вода, – пробормотала она.
– Зато без дерьма, – сказал он.
Он провел ее по холлу в большую комнату, стены которой были заставлены книгами.
– Здесь прохладнее, – сказал он. – Всего несколько минут.
– Хорошо. И спасибо вам.
Джорджи не двигалась, пока не услышала, как на другом конце дома захлопнулась дверь-ширма. Стены комнаты были увешаны книжными полками из эвкалиптового дерева, которые напомнили ей сбитые вместе половицы. И на них были настоящие книги, серьезные книги. Джордж Элиот, Толстой, Форстер, Во, Твен. Она увидела коллекционное издание Джозефа Конрада, большие тома ин-кварто по естественной истории, книги по искусству, атласы. На маленьком столике лежал тяжелый гербарий, каждый листочек и цветочек был описан каллиграфическим почерком, розовато-лиловыми чернилами. На морском рундучке под окном, рядом с выгоревшим на солнце высоким пианино, лежала пачка пожелтевших нот.
Единственную стену, не заставленную книгами, занимал кирпичный камин; на каминной доске было несколько старых черно-белых фотографий в дешевых рамках. Официальная свадебная фотография, скажем, годов пятидесятых и два студийных портрета той же самой пары. Приятные люди. Мужчина чуть ниже и гораздо более напряженный. Возле этих снимков были сложены стопкой цветные фотографии детей, летающих в шине над глинистой рекой, младенцев с перемазанными шоколадом лицами. Браконьер – это мальчик на сиденье трактора.
Джорджи просматривала фотографии, пока не наткнулась на снимок женщины лет двадцати с чем-то; у нее были похожие на канаты светлые косы, которые ниспадали на топик-хомут. У нее был сияющий цвет лица и полные губы. То, как она наклонялась в дверном проеме, держа руки в карманах джинсов, заставило Джорджи содрогнуться. Такая ленивая, природная уверенность. Как те девочки, которых она видела в электричке по дороге в школу. Душечки в гибридных форменных платьях, выдувающие пузыри из резинки и подставляющие ноги солнцу с дающейся им без усилий сексуальной заносчивостью, которая у Джорджи раньше ассоциировалась с государственными школами. Подростком она стала угрюмой и пыталась быть страшной – но как же она завидовала шлюшьему самообладанию этих девочек! Оно волновало мужчин и мальчишек, как запах еды.
Снаружи было тихо. Джорджи подобрала с кресла-качалки книгу и уселась. Китс. Ну да, правильно. Хотя она его никогда и не читала. Господи, да когда же она последний раз читала вообще? «Наш семейный книжный червь» – так называл ее отец. Она попыталась прочесть стихотворение. Оно длилось несколько страниц, плотное, как ее головная боль. Бесполезно.
Задняя дверь снова скрипнула. Джорджи положила книгу на место, услышала, как хлопнула другая дверь; шум текущей из крана воды. Это была плохая идея. Быть здесь. Вместе с этим парнем и так далеко от шоссе. Господи, да как же ее угораздило во все это впутаться?
