– Ты веришь в предзнаменования, Рэчел?
– Не-а, – сказала та, подергивая за основание моллюска.
– Я думала, вы, ньюэйджеры, везде их видите.
– Что это ты заладила о «Нью эйдж»? Я просто помассировала тебе спину и уже стала ясновидящей. Подруга, единственное, что у меня ассоциируется с новой эпохой, – это значок доллара.
– Старая, циничная баба.
– Гляди-ка, дошло.
– Что мы будем с ней делать?
– Сэм с Джеррой выходят ее. И зимой кто-нибудь отвезет ее на север.
– Долго же ей пришлось проплыть до этого пляжа, чтобы очутиться у наших ног.
Рэчел рассмеялась.
– Ты думаешь, я сошла с ума, – сказала Джорджи. – Из-за этого. Из-за поездки с Джимом.
Рэчел взяла черепаху и обрызгала водой ее панцирь.
– Знаешь, – сказала Джорджи, – обычно, когда я делаю глупость, я не долго думаю. Это даже похоже на безумие. Но я этого не чувствую. Я спокойна. Почти сосредоточенна. Всего несколько дней. А потом я вернусь. Он не знает еще, что я переехала на ферму. Ты заглянешь ко мне, когда я обживусь?
– Конечно, – сказала Рэчел, глядя, как черепаха слабо вырывается и пытается уплыть.
Когда они обходили лагуну, черепаха все трепыхалась и гребла ластами в воздухе. Они прошли весь пляж и не встретили ни души.
VII
Фокс разбивает лагерь под нависающей плитой столовой горы. Здесь есть длинный уступ, запорошенный розовой пылью, и неподалеку – пруд с дождевой водой, которая скатывается сюда со скал во второй половине дня. Фокс располагается под песчаниковым навесом и устраивает костер на открытом уступе. С этого места хорошо просматривается весь остров – через вершины деревьев до пояса баобабов и до самого пляжа. Оттуда открывается вид на весь залив. Вдали лежит широкое плато в пестрых мазках красного, черного и зеленого, и в полдень муссонные дожди покрывают его полосками маленьких водопадов, которые отсюда кажутся не больше блесток на платье. Фокс выбирает место для лагеря в основном потому, что здесь неподалеку есть питьевая вода, но он отлично понимает и его достоинства в плане укрытия. Построив из веток подобие хижины и заслонив ею устье свисающей плиты, он знает, что теперь его совершенно не видно с пляжа. Укрытие отлично сливается с бахромой инжира и усиками плюща. Со временем он протаптывает тропку через остатки тропического леса к пляжу, где раскалывает устриц и забрасывает снасти. Один конец белой бухточки заканчивается булыжниками и острой галькой. На другом – чахлая поросль мангровых деревьев; через нее он в часы отлива проходит к полосе камней, которая завершается полоской песка. От этой полоски до материка не больше полумили. Даже в сезон дождей на материке, похоже, очень сухо. Горные гряды отсюда кажутся жесткими, бездревесными.
Фокс живет вместе с приливом. С полоски песка он ловит гигантскую скумбрию и рыбу-зайца, и то тут, то там ему попадается испанская макрель. Он рыщет между скалами в поисках мангровых щук, люцианов, голубых окуней. По дороге он собирает плавучий хворост и на спине относит его в лагерь. Он жарит рыбу целиком на угольях и варит суп в котелке. Вначале, на радостях, он ловит слишком много, и ему приходится коптить рыбу на козлах из веток, накрыв ее листьями. Иногда слишком жарко, чтобы готовить, и тогда он ест рыбу сырой у воды, и ему не приходится нести обратно ничего, кроме удочки и снастей.
Он научается есть зеленых муравьев ради лимонных брызг на языке и ради того, как вкусна становится от них густая похлебка, приправленная щепоткой чили. Он осторожно и нерешительно обращается к мангровым улиткам, чья голубая плоть его настораживает, и пробует ягоды и инжир, озабоченно сморщившись. Орехи пандануса почти безвкусны. Ему не везет с мякотью плодов баобабов, но нравится ходить под тенью деревьев, где под ногами хрустят ракушки. Он целыми днями наслаждается мыслью, что у него лучшее место на острове. Он карабкается по горам, куда только может забраться, и однажды все утро забирается на вершину столовой горы и преодолевает выдутые ветром трещины, чтобы посмотреть в сторону океана и увидеть архипелаг, который воткнут в залив под его ногами, как охотничий нож.
Несколько дней он никак не может поверить, что ему так повезло. Но со временем им овладевает спокойствие обыденности. Он старается добывать еду в утренней или вечерней прохладе. В середине дня, когда над островом повисает дождливое оцепенение, он возвращается в пещеру, чтобы плести подстилки из листьев пандануса, или просто лежит, тяжело дыша, во вневременной жаре.
Ночи вязки и по большей части спокойны. По скалистым уступам похрустывают сумчатые куницы. Из трещин вылетают летучие мыши, и звезды поворачиваются на своих осях. Странные хрустящие шорохи отражаются в тропическом лесу, и на скалах нестройно звенят птицы, но самые постоянные звуки – это шелест и плеск набегающих и отходящих от берега волн: они раздаются на острове как непрерывное бормотание.
Днем он чувствует себя почти в такой же безопасности, как в детстве. Конечно, есть и опасности. Он карабкается по скалам и бредет сквозь ил при отливе с задумчивой осторожностью, опасаясь упасть или порезаться; он не плавает, никогда не принимает утренние и вечерние ванны на одном и том же месте пляжа – из страха перед крокодилами, которых видит с берега, – они проплывают туда-сюда, совсем как бревна. Да, есть простые опасности, но ему не от чего защищаться – ни от чего личного.
На острове так много неожиданных наслаждений: горячие стволы молодых баобабов, их он гладит кончиками пальцев, проходя мимо. Формы этих деревьев восхищают его. Наклонные, дремлющие, выставляющие себя напоказ, толстые и тонкие. На краю рощи есть огромное древнее дерево, увешанное лозами плюща и ползучими лианами; его кора толстая и серая, как слоновья шкура. В этом дереве есть какое-то чудесное асимметричное великолепие; Фокс улыбается, едва завидев его. Когда Фокс забирается на дерево, он находит дупло, в которое когда-то таскала крабов какая-то могучая морская птица. Осколки панциря, толстые и белые, похожи на фарфоровые блюдца.
Он выясняет, что, если подолгу сидеть на одном месте, в лесу или на море что-нибудь обязательно да случится. Ты ждешь с терпением, близким к трансу, пока на мелководье не начинают играть лучи солнца, пронизывая воду, или возле полоски песка собираются стайки мелкой рыбы, как грозовые облака. Жук размером с мячик для гольфа упадет с пандануса. Черепаха выставит свой перископ в окружающей безмятежности. Молния пронижет череп.
Фокс становится несдержанным. Здесь не от кого скрывать мысли, и вот он начинает думать вслух. Он отпускает замечания в адрес морского орла, гнездо которого углядывает на скалах. Каждый день он приветствует прекрасного коршуна, когда тот вылетает на охоту из гнезда на мангровом дереве. Стоя по щиколотку в иле лицом к морю, он бормочет: «Не сегодня, мистер крокодил, не сегодня, не сегодня».
Но, бродя по ракушечному пляжу, он начинает остро ощущать, что издает много звуков. Звук отражается от окружающих предметов как-то странно, так что ему кажется, будто кто-то еще идет по пляжу, идет прямо за ним. Не в силах сдержаться, Фокс все время оборачивается, чтобы посмотреть, один ли он. Этот эффект производит даже хлопанье меха для воды за плечами. Иногда – звук дыхания. Он чувствует звуки гораздо острее, чем обычную крохотную паузу между ним самим и звуком собственных шагов.
