— Макс, утром мы уезжаем, — сообщает Хански. — Надо решить куда. Это зависит то того, как ты хочешь изменить внешность. Ты ясно сказал, что желаешь ее изменить, а это задачка не из легких.
— Намекаешь на мои показания? — спрашиваю я.
— Да. Процесс Рукера может начаться через полгода, а то и через год.
— Не исключено, что он признает свою вину и избежит процесса.
— Возможно. Но будем исходить из того, что этого не произойдет. Значит, суд. Если тебе сделать операцию сейчас, то, давая показания, ты засветишь свое новое лицо. Безопаснее пойти на это уже после суда.
— А как с безопасностью в предстоящие шесть месяцев? Мы же знаем, что банда Рукера станет меня искать. Они уже думают, как до меня добраться, и знают, что нельзя терять времени. Грохнуть меня до суда, значит, избавиться от основного свидетеля. Предстоящие полгода — самые опасные, поэтому я хочу оперироваться сейчас, немедленно.
— Ладно. А суд?
— Брось, Крис, ты же знаешь, что есть способы меня спрятать. Я могу давать показания из-за ширмы. Такое бывало. Ты что, не смотришь телевизор и кино?
Со мной не полностью согласны, но настроение у всех вполне серьезное. Как ни страшна мысль о том, чтобы дать изобличающие Куинна Рукера показания, меня можно будет защитить.
— Был такой опыт в прошлом году, — признает Хичкок. — Большой процесс наркодилеров в Нью-Джерси. Осведомитель совершенно не походил на себя прежнего, и мы закрыли свидетельскую трибуну так, чтобы его могли видеть только судья и присяжные. Голос тоже изменили, так что обвиняемые понятия не имели, кто такой свидетель и как он выглядит.
— Они и так знают, кто я такой. Просто не хочу, чтобы они меня видели.
— Ладно, — говорит Хански, — тебе решать.
— Считайте, что я решил.
Хански достает телефон и идет к двери.
— Мне надо сделать несколько звонков.
После его ухода Серхофф говорит:
— Пока он занят, обсудим место назначения. Скажи, куда поедешь, Макс, чтобы мы занялись жильем.
— Флорида, — ответил я. — Всю жизнь я провел на холмах и в горах. Теперь тянет сменить обстановку и пейзаж, хочется пляжей и океанских видов, теплого климата. — Я выпаливаю это, словно часами обдумывал ответ, — а так оно, собственно, и есть. — Но не юг Флориды, там жарковато. Возможно, Пенсакола или Джексонвилл — севернее климат помягче.
Маршалы, выслушав мой заказ, начинают усиленно соображать. Серхофф тычет в клавиши на своем компьютере, подыскивая мне новое место под солнцем. Я разваливаюсь в кресле, закинув босые ноги на кровать, и наслаждаюсь обстановкой. Сейчас четыре часа дня. Во Фростбурге разгар воскресенья — худшее время. Как большинство заключенных, я по воскресеньям не работал и часто маялся от скуки. Приходилось играть в баскетбол и подолгу ходить по беговой дорожке, лишь бы хоть чем-то себя занять. Свидания были позади, те, кого посетили родственники, находились в подавленном состоянии. Начиналась новая неделя — в точности такая, как предыдущая.
Тюремная жизнь уже меркнет в памяти, пусть и медленно. Знаю, совсем ее забыть не получится, но пора от нее избавляться. Малкольм Баннистер по-прежнему мотает где-то срок, но Макс Болдуин — свободный человек, ему есть куда податься и на что посмотреть.
С наступлением темноты мы едем в Моргантаун в поисках мясного ресторана. По пути мы проезжаем стриптиз-клуб. Я молчу, как ни велик соблазн. Я пять лет не видел голую женщину, разве что во сне. Но не уверен, стоит ли мне таращиться со скамейки на стайку стриптизерш. Мы находим рекомендованный нам ресторан и садимся за столик: теплая компания трех старых приятелей, пришедшая поужинать. Хански, Серхофф и я заказываем самые большие порции филея, какие только есть в меню; я смываю еду внутрь тремя кружками пива. Они ограничиваются чаем со льдом, но я вижу, что они мне завидуют. Мы возвращаемся к десяти, но я не могу заснуть и целый час смотрю телевизор — во Фростбурге я мало этим занимался.
В полночь я беру оставленный мне Хански экземпляр обвинительного заключения и читаю с утроенным вниманием. Там нет упоминаний ни баллистической экспертизы, ни свидетелей. Подробно рассказывается о месте преступления, о пулевых ранениях, причинах смерти, ожогах на теле Наоми Клэри, пустом сейфе, но об уликах ни слова. Пока все, что у них есть, — это признание самого Куинна. Да, еще подозрения о происхождении найденной у него наличности. Обвинительное заключение всегда может быть исправлено обвинением, и в данном случае над этим придется попотеть. Пока это плод спешки, предназначенный для успокоения обеспокоенных.
Я не увлекаюсь критикой, документ великолепный.
Глава 19
Для Стэнли Мамфри, федерального прокурора Южного дистрикта, это будет самым ответственным моментом в его короткой карьере обвинителя. Пробыв на этой должности по назначению президента два года, он находил ее скучной, хотя она отлично смотрелась в послужном списке, и томился. Но только до тех пор, пока не убили судью Фосетта и миссис Клэри. Карьера Стэнли тут же обрела новый смысл. Ему было доверено самое горячее дело в стране, и он, как любой федеральный прокурор на его месте, собирался использовать его максимальным образом.
Сходка именовалась пресс-конференцией, хотя отвечать на вопросы никто не собирался. Это было шоу — не больше и не меньше. Тщательно отрепетированное мероприятие с целью: 1) удовлетворить самомнения и 2) сообщить публике и, главное, потенциальным присяжным, что федералы схватили подозреваемого по имени Куинн Эл Рукер.
К девяти утра подиум уже был утыкан портативными микрофонами с разноцветными бирками телевизионных и радиовещательных станций. В зале суда яблоку негде было упасть от репортеров. Мужчины с громоздкими камерами наступали друг другу на ноги в поисках выгодной позиции, с них не спускали глаз судебные приставы.
В инструкциях и решениях, устанавливающих практику и процедуру уголовного процесса, нигде не говорится об обязательной публичности предъявления обвинения. Собственно, оно почти никогда и не происходит на публике. Судебный клерк регистрирует решение Большого жюри, которое затем доводится до сведения обвиняемого. Обвинительное заключение — это только одна, прокурорская сторона дела. Содержание заключения — это не доказательство, на суде присяжные с ним не знакомятся. Выносящее заключение Большое жюри слышит лишь одну сторону дела, которую им представляет правительство.
Но порой обвинительный акт имеет такую важность или так забавен, что его невозможно скрыть внутри судебной системы. Тогда его широко оглашают те, кто так старался поймать преступника и теперь привлекает его к ответу. Стэнли Мамфри не имел никакого отношения к задержанию Куинна Рукера, но отдавать его под суд предстояло ему. В федеральной иерархии прокурор стоит гораздо выше простого агента ФБР; поэтому событие принадлежало Стэнли. По традиции он был готов (пусть неохотно) поделиться славой с ФБР.
В девять десять за скамьей открылась дверь, и пространство перед подиумом заполнил целый взвод суровых персонажей в черных костюмах. Они замерли, расставив ноги и сложив руки на причинном месте. На подиуме плечом к плечу встали Стэнли Мамфри и Виктор Уэстлейк — главный обвинитель и главный полицейский. За их спинами сгрудились агенты ФБР и помощники прокурора, пытавшиеся занять выгодные позиции для попадания в объективы камер. Счастливчики, которым это удастся, будут хмуриться и вести себя так, словно им невдомек, что в них целятся телевизионщики. Жалкие уловки, доведенные до совершенства в конгрессе США.
