У старшего инспектора больше не было ощущения, что он оказался в пещере. Теперь он чувствовал себя в окружении жизни. Он отступил на несколько шагов назад и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он снова крепко зажмурился, надеясь, что его спутники решат, будто он щурится, от яркого света. В каком-то смысле так оно и было. Его захлестнули эмоции. Печаль и меланхолия. И восторг. Радость. Он поднялся над собой. Границы восприятия невероятно расширились. Это был длинный дом Джейн. Ее жилище стало ее длинным домом, в котором присутствовал и жил каждый человек, каждый шаг, каждое событие, каждое чувство и эмоция. И Гамаш знал, что убийца тоже находился здесь. Где-то здесь, на этих стенах.
На следующий день Клара взяла конверт и отправилась к Иоланде. Покрутив ручку латунного звонка и услышав мелодию Бетховена, она постаралась взять себя в руки. «Я делаю это только ради Джейн, я делаю это только ради Джейн», — повторяла она про себя.
— Стерва! — выкрикнула взбешенная Иоланда, и на Клару обрушился поток ругательств и оскорблений. Закончилось все обещанием по суду лишить Клару всего, что у нее было.
«Я делаю это только ради Джейн, только ради Джейн».
— Ты проклятая воровка, вот ты кто. Этот дом принадлежит мне. Моей семье. Как ты можешь спокойно спать по ночам, ты, стерва?
«Я делаю это только ради Джейн».
Клара подняла конверт повыше, чтобы он попался на глаза Иоланде, и подобно ребенку, чье внимание привлекает новая, сверкающая и блестящая штучка, та прекратила ругаться и замолчала, загипнотизированная тонким белым бумажным прямоугольником.
— Это для меня? Это мой? Это почерк тети Джейн, не так ли?
— Я хочу задать тебе один вопрос. — Клара помахала конвертом перед носом Иоланды.
— Отдай его мне.
Иоланда протянула руку, но Клара вовремя убрала конверт, так что она не смогла схватить его.
— Для чего ты закрасила и заклеила ее рисунки?
— A-а, так вы нашли их, — Иоланда сплюнула. — Мерзкие, непристойные, безумные художества. Все считали ее удивительной, полагали, что она само совершенство, и только мы, ее семья, знали, что она чокнутая. Мои дедушка с бабушкой знали, что она помешалась еще в юном возрасте, когда была девчонкой и начала малевать свои отвратительные картинки. Они стыдились ее. Ее художества годились только для умственно отсталых. Моя мать говорила, что она даже хотела изучать живопись, но дедушка и бабушка воспротивились этому. Они сказали ей правду. Открыли ей глаза. Объяснили, что это не искусство. Это недоразумение. Они сказали ей, чтобы она никогда и никому не смела показывать свою мазню. Мы сказали ей правду. Это был наш долг. Наша обязанность. Мы ведь не хотели причинить ей боль, правильно? Мы сделали это для ее же блага. И что мы получили взамен? Нас вышвырнули из дома, который принадлежал нашей семье. У нее даже хватило наглости заявить, что она пустит меня к себе, если я извинюсь. Но я ответила, что единственное, о чем я сожалею, — это то, что она изуродовала наш дом. Сумасшедшая старая тетка.
Перед глазами Клары снова возник образ Джейн, как она сидела в бистро и плакала. Это были слезы радости оттого, что кто-то наконец оценил ее творчество. И Клара поняла, сколько мужества понадобилось Джейн, чтобы выставить на всеобщее обозрение одну из своих работ.
— Она одурачила тебя, правда? Ты не думала, что твоя приятельница — полоумная. Ну что же, теперь ты знаешь, что нам пришлось вынести.
— А ты ведь ничегошеньки не поняла, верно? Ты ведь так и не сообразила, что отвергла и от чего отказалась? Какая же ты дура, Иоланда! Тупая несчастная дура!
Разум Клары словно оцепенел и отключился, как с ней всегда бывало во время ссор. Ее била дрожь, и она боялась, что лишится рассудка. За свой внезапный приступ великодушия она расплачивалась тем, что вынуждена была выслушивать потоки угроз и оскорблений. Странно, но в злобе Иоланда выглядела настолько непривлекательно, что Клара ощутила, как ее собственный гнев угасает.
— А почему ты наклеила именно эти обои? — спросила она, глядя прямо в перекошенное, посиневшее лицо Иоланды.
— Ага, мерзкие обои, правда? Я сочла, что будет вполне уместно спрятать одно уродство под другим. Кроме того, они дешевые.
Дверь с грохотом захлопнулась. Клара обнаружила, что до сих пор сжимает в руке конверт, и подсунула его под дверь. Готово. Последний раз, и только ради Джейн. В конце концов, противостоять Иоланде и дать ей отпор оказалось не так уж трудно. Все эти годы она безропотно сносила завуалированные, а иногда и открытые оскорбления Иоланды, а теперь вдруг обнаружила, что смогла отплатить ей той же монетой. Кларе пришла в голову мысль, а не знала ли Джейн заранее, что именно так все и случится, когда надписывала конверт. Знала о том, что именно Клара вызовется доставить его по назначению. Знала, что Иоланда отреагирует именно так, как всегда реагировала на Клару. И знала, что дает Кларе последний шанс постоять за себя.
Уходя от прекрасного, идеального, безукоризненного и погруженного в молчание дома, Клара благодарила Джейн.
Иоланда видела, как из щели под дверью появился конверт. Надорвала его и обнаружила внутри одну-единственную игральную карту. Даму червей. Ту самую, которую тетя Джейн клала по ночам на кухонный стол, когда к ней приезжала маленькая Иоланда. Тетя Джейн всегда говорила при этом, что наутро карта станет другой. Она изменится.
Она снова заглянула в конверт. Неужели там больше ничего нет? Никакого тетиного наследства? Ни чека? Ни ключа от депозитного сейфа в банке? Но конверт был пуст.
Иоланда принялась внимательно рассматривать карту, пытаясь вспомнить, та ли это, которую она видела в детстве. Была ли мантия дамы той же самой, что и раньше? На лице у нее был виден один глаз или два? Нет, решила Иоланда. Карта не была той же самой. Кто-то подменил ее. Ее опять обманули. Отправившись за ведром и тряпкой, чтобы вымыть крыльцо, на котором стояла Клара, она швырнула даму червей в огонь.
Бесполезная и никчемная вещица, и она в ней не нуждалась.
Глава двенадцатая
— Иоланда Фонтейн и ее муж Андрэ Маленфан, — объявил Бювуар, записывая их имена печатными буквами на листе бумаги. Был вторник, 8:15 утра. С момента убийства прошло почти полторы недели, и сейчас полицейские пересматривали свой список подозреваемых. Первые двое из него сомнений не вызывали.
— Кто еще?
— Питер и Клара Морроу, — сказала Николь, поднимая голову от листа бумаги, на котором машинально чертила закорючки.
— Мотив? — обратился он к ней, записывая фамилии.
— Деньги, — ответила Лакост. — У них очень мало денег. Или было раньше, во всяком случае. Теперь они богаты, разумеется, но до момента смерти мисс Нил они были практически нищими. Клара Морроу родом из небогатой семьи, так что она привыкла бережно обращаться с деньгами, а вот ее муж — совсем другое дело. Он золотой мальчик, по крови и воспитанию. Монреальский брамин. Лучшие школы, балы и вечеринки у святого Андрея. Я разговаривала с одной из его сестер в Монреале. Она была очень осмотрительна и сдержанна, как могут себя вести только такие люди, но при этом ясно дала понять, что семья не в восторге от его карьеры. Они обвиняют в этом Клару. Семья хотела, чтобы он занялся бизнесом. Они считают его паршивой овцой, во всяком случае, мать. В общем-то, хорошего в этом мало, поскольку по канадским меркам он — звезда. В прошлом году он продал картин на десять тысяч долларов, но даже с такими заработками они живут в бедности. Работы Клары стоили примерно тысячу долларов. Они живут очень скромно. Их машина требует капитального ремонта, равно как и дом. Зимой она дает уроки живописи, чтобы платить по счетам, и иногда они заключают контракты на выполнение реставрационных работ. В общем, еле-еле сводят концы с концами.
