Он умолкает, внезапно вспомнив, что разговаривает с дамой.
— Где много публичных домов, — заканчивает она за него. — Не нужно подбирать для меня какие-то особые слова.
Он слегка краснеет, но продолжает.
— Она была… при ней ничего не было… простите, на ней ничего не было. Мы не знаем, бросили ли ее там уже в таком виде или ограбили позже. Еще он сказал, что крови рядом с телом не было, и поэтому мы можем заключить… — он бросает взгляд на своего руководителя, — что смерть настигла ее где-то в другом месте. Он сказал, что опросил людей, проживающих в этом приходе, но никто ее не опознал.
Другими словами, сторож положил тело Люси на тележку и возил ее по всем имеющимся в округе заведениям и домам. Неужели он не догадался прикрыть Люси одеялом или хотя бы соломой? Ей больно думать, что даже после смерти Люси была совсем беззащитна. Нет, не так, не даже после смерти, а как раз после нее она осталась совсем беззащитной.
— В Саутуорк она могла попасть откуда угодно, Лондон большой, — говорит Анна. — А почему сторож не отвез ее в церковь?
— А вот почему, — отвечает Эдвард.
Он заворачивает ей рукав и одновременно кивает Хеймишу сделать то же самое с другим рукавом. Потом делает шаг назад, чтобы Анне хорошо было видно. На обоих запястьях Люси видны глубокие разрезы.
Значит, самоубийство. Чтобы Люси совершила его, с ней должно было случиться что-то ужасное. Возможно, у них с тем молодым человеком вышли все деньги или просто он бросил ее. Скорей всего, и то и другое. И она попала в хищные лапы какой-нибудь мадам, хозяйки публичного дома или сводницы, которые рыщут повсюду, охотясь за юными беспомощными и одинокими девушками, попавшими, как и Люси, в трудное положение. Но в любом случае лишиться после смерти утешительных объятий церкви ужасно. Самоубийство — страшный грех, и церковь отказывает самоубийцам в погребении по принятому обряду. Придется кое-кого подмазать как следует, чтобы Люси похоронили хотя бы во дворе церкви Святого Климента Датского, но даже и тогда можно лишь надеяться, что ее похоронят в северной части его, где земля считается наименее освященной, и не лицом вниз. Маленькое утешение, но могло быть и хуже: самоубийц все еще иногда закапывают где-нибудь за пределами города, на перекрестке дорог, с осиновым колом в груди.
— Сторож привез ее сюда, надеясь заработать несколько лишних шиллингов, — говорит Эдвард. — Доктор Хеймиш не захотел подвергать ее новым испытаниям и заплатил, иначе она могла попасть в руки людей менее разборчивых. Я сразу узнал ее — я ведь видел ее на балу у короля. Остальное вы знаете.
Когда печальный рассказ подошел к концу, ей, кажется, стало даже немного легче.
— Что теперь от нас требуется, говорите, мы все исполним.
— Вы абсолютно уверены, что это самоубийство?
— На теле нет никаких следов насилия, кроме этих.
Нет, она должна сама убедиться в том, что Люси не изнасиловали, хотя от одной мысли об этом ей становится дурно.
— Совсем никаких? — уточняет она.
— Уверяю вас, ничего подобного.
Слабое утешение, но все же кое-что. Она проводит пальцем по порезу на запястье Люси.
— Вы можете как-нибудь замаскировать эти раны?
— Не знаю, получится ли, но попробуем.
Стратерн метнул на Хеймиша суровый взгляд, отсекающий любые возражения.
— Я переговорю со священником церкви Святого Климента и сразу пришлю за ней.
Говорить больше не о чем. Она осторожно убирает волосы с лица Люси и еще раз подавляет рыдание. Всякий раз, когда она видит смерть, ей бросается в глаза, как сильно меняется тело человека, когда его покидает душа. Контраст между жизнью и смертью особенно отчетливо виден у тех, кто умер в юном, нежном возрасте, словно, когда мы, старея, утрачиваем бодрый дух и жизненные силы юности, различие между этим миром и будущим уменьшается и бледнеет. И хотя она понимает, что у этой лежащей сейчас перед ней Люси нет ничего общего с той Люси, что обрела вечный покой, она наклоняется и прижимает губы к ее холодному лбу.
— Позвольте проводить вас до экипажа, — говорит Эдвард.
Он идет вслед за Анной в переднюю, снимает с крючка накидку и кутает ей плечи. На улице все еще идет дождь.
— Возьмите мою карету.
— Спасибо, я доберусь сама.
Отклоняя его предложение, она понимает, что это значит гораздо больше, чем просто отказ. Понимает и он сам. Анна встречается с ним взглядом, и Эдвард качает головой, словно отказывается верить ей.
— Я должен встретиться с вами еще раз.
Но даже теперь, стоя перед ней лицом к лицу, Эдвард ни слова не говорит, решил ли он что-нибудь со своей помолвкой; он просто хочет снова с ней встретиться, и все.
Неужели он в самом деле думает, что она станет его любовницей? Нет, на такое она не пойдет, это невозможно. Если его устраивают подобные отношения, значит, он ее не любит, а если и любит, то совсем не так, как она себе это представляла. Эта мысль порождает в груди у нее такую боль, что у нее перехватывает дыхание. Неужели с этой болью придется жить теперь до конца дней своих?
— Доктор Стратерн…
Официальное обращение Анны еще более увеличивает пропасть между ними.
— Я прекрасно вижу теперь, что наделала много ошибок. Прошу вас, давайте не станем совершать еще одну.
Смущенно хмурясь, он наклоняется к ней ближе.
— Но мы с вами должны видеться — хотя бы для того, чтобы вместе найти убийцу вашего отца и моего дяди.
Мягко, но решительно она кладет руку ему на грудь, не позволяя придвинуться еще ближе.
— Для этого вовсе не обязательно видеться. Что случилось, то случилось, но второй такой ночи не будет.
— Вы жалеете об этом?
«Конечно жалею, — хочется ей сказать, — Потому что полюбила вас».
— А вы — нет? — вместо ответа спрашивает она.
— Я не могу так сказать. Нет, что я такое говорю, конечно не жалею!
— Но вы помолвлены с другой женщиной, вы собираетесь на ней жениться, доктор Стратерн. Мы больше не увидимся. Если найду что-нибудь по нашему с вами делу, я напишу вам.
Он не ожидал от нее такой серьезной решимости. Стоит и тихо качает головой, словно не вполне понял смысл ее слов, но он джентльмен и не станет больше настаивать. Она накидывает капюшон и направляется к двери.
— Миссис Девлин, — кричит он ей вслед, — позвольте мне присутствовать на ее похоронах!
Что-то похожее на улыбку пробегает по ее губам.
— С вашей стороны это будет великодушно. Боюсь, провожать ее почти некому.
Широкие, костистые плечи миссис Уиллс протискиваются вперед, все тело ее сотрясается от рыданий. Рот некрасиво разинут, и без того резкие черты лица перекосились. Глаза покраснели и опухли, от них остались лишь узенькие щелочки. Из груди рвутся причитания, похожие на первобытный, нечленораздельный вой матери, потерявшей своего ребенка. Смотреть, как убивается всегда чопорная миссис Уиллс, так же горько, как и видеть мертвую Люси. Рядом с ней застыла безутешная Эстер, она молчит, словно в рот воды набрала, и только слезы непрерывно катятся у нее по щекам.
