— Глубокий порез трахеи, в результате чего вытекло некоторое количество крови, но артерии, похоже, не задеты, — продолжает Эдвард внешний осмотр тела.
От более серьезного повреждения в этом месте сэра Генри спас галстук.
Однако жилет нисколько его не защитил. Шелк разрезан в шести местах и весь пропитался кровью.
— Ряд колотых ран в области груди и брюшной полости.
Он расстегивает оставшиеся пуговицы и распахивает жилет: под ним открывается рваная и окровавленная рубашка. Доктор Хеймиш протягивает ему ножницы, и Эдвард разрезает рубашку посередине. Пять глубоких ран, одна в нижней левой части груди; здесь, как подозревает Стратерн, орудие убийства пронзило сердце; далее, рассечение живота крест-накрест по диагонали, длиной не менее семи дюймов, запекшаяся кровь цвета ржавчины, фиолетовый кровоподтек на посеревшей коже.
Хеймиш что-то бормочет сквозь повязку.
Стратерн хмурит брови.
— Ничего не понимаю, что вы там говорите.
Хеймиш стаскивает повязку.
— Такое чувство, что это сделал сумасшедший, — говорит он, стараясь дышать ртом. — Чтобы убить человека, вовсе не обязательно его так уродовать, как вы считаете?
— Пожалуй.
— Это писать? — спрашивает секретарь.
— Нет.
Эдвард понижает голос.
— Любая из этих ран могла стать причиной смерти, если не сразу, то очень скоро.
— Но тогда он мог бы успеть рассказать, кто на него напал.
— Верно.
Стратерн берет сэра Генри за руку и пробует ее поднять. Она плохо слушается.
— Мистер Биллингс, будьте добры, запишите: крайняя степень трупного окоченения, что указывает на то, что смерть наступила от двенадцати до пятнадцати часов назад.
Он кладет руку на место.
— По словам очевидцев, вчера в одиннадцать вечера сэр Генри был еще жив, что означает, что он умер между одиннадцатью вечера и часом ночи.
— Трупное окоченение пройдет не раньше чем через двенадцать часов. Как будем снимать одежду?
— Придется срезать.
Эдвард снова берет ножницы и начинает разрезать рукав камзола, а Хеймиш тем временем снимает с него одну из перчаток.
— Святые угодники, — восклицает Хеймиш, поднимая окровавленную руку трупа. — Вы только посмотрите!
Три пальца, начиная от мизинца, отрублены до основания, то есть по самые пястные кости. Эдвард снимает другую перчатку. Левая рука не тронута.
— Сторож, который утром обнаружил тело, сказал, что при нем не было ни кошелька, ни денег, — говорит Эдвард. — Возможно, убийца или убийцы сняли с него также и перстни.
— Отрезав пальцы?
— Так они снимаются легче.
Эдвард слой за слоем сдирает сначала камзол, потом сюртук и жилет, открывая левую половину туловища сэра Генри. Хеймиш делает то же самое с правой стороны. На груди сэра Генри, справа сразу под ключицей, убийца — Стратерн только предполагает, что это сделал убийца, — острым концом ножа нанес на тело глубокие знаки: что-то похожее на букву Y, букву X, заключенную в квадрат, и крест.
— Матерь божия, — тихим голосом восклицает Хеймиш, — это еще что такое?
«Точно, какой-то сумасшедший», — думает Эдвард.
— Не знаю, — отзывается он, качая головой.
На углу Кингс-стрит стоит мальчишка-газетчик, размахивая пачкой только что отпечатанных газет.
— Убийство в Сент-Джеймс! — кричит он, — Зверское убийство в Сент-Джеймском парке!
Молл Харрис пробирается сквозь толпу, дает газетчику полпенни и получает листок газеты. Мальчишка окидывает ее быстрым взглядом, замечает темно-фиолетовый синяк под глазом и спешит к другим покупателям, которые тоже готовы сунуть монету ему в ладонь. Читая на ходу, Молл быстро уходит.
«Гнусное, зверское убийство в Сент-Джеймском парке: двенадцатого ноября под покровом ночи неизвестный коварно напал на сэра Генри Рейнольдса и жестоко расправился с ним, нанеся ему раны столь тяжкие, что тело его найдено почти обезглавленным, а все четыре конечности изрублены на куски. Его величество Карл II потребовал во что бы то ни стало поймать и наказать злодея».
Молл злобно комкает газету и бросает ее на землю. Конечно, лишь убийство джентльмена может породить столько шуму. В Лондоне убивают каждый день, но служители закона не очень-то хлопочут о том, чтобы ловить и наказывать преступников. Особенно если убитый беден, а уж тем более, если это женщина. Она думает об одной своей знакомой, девушке по имени Бет; как и Молл, она обитала в мрачных трущобах на Мейден-лейн. Бет исчезла несколько месяцев назад. Обе зарабатывали на жизнь тем, что шарили по чужим карманам, а также практиковали искусство «шаловливой попки»: наметив в таверне подходящего мужчину, они заигрывали с ним, заманивали простофилю в темный переулок, а там их уже поджидал любовник или сутенер (у Молл это был отъявленный негодяй и мерзавец Симус Мёрфи); беднягу сбивали с ног и обирали до нитки. Так вот, когда Бет куда-то пропала, разве хоть одна душа озаботилась тем, чтобы ее найти? Ее полудурок-муж, от которого не было никакого толку, сказал, что она сбежала, но Молл ни капельки ему не поверила; она готова поставить что угодно за то, что Бет давно закопали где-нибудь на окраине Лондона и над ней уже зеленеет свежая травка.
То же самое случится и с самой Молл, если она поскорей не смоется отсюда. Денежек у нее хватает, а уж причин, видит бог, тоже достаточно: синяки на лице, которые всякому видно, ни в какое сравнение не идут с кровоподтеками под одеждой. Конечно, если Симус обнаружит, что она удрала и прихватила с собой всю найденную прошлой ночью добычу, жизнь ее не будет стоить и фартинга. Но теперь он пьян в стельку и, по ее прикидкам, не очухается еще несколько часов, а за это время она успеет убраться из этого проклятого города.
Она пробирается по лабиринту торговых рядов, направляясь в восточную часть города, в сторону Рассел-стрит. Навстречу ей то и дело попадаются королевские конные гвардейцы. Ха, неужели они воображают, что преступник сам подойдет и скажет: вот он я, вяжите меня? Представив себе такое, она злорадно смеется. Нет уж, им никогда не найти человека, который это сделал, никогда в жизни.
Вдруг чьи-то крепкие пальцы хватают ее за руку и больно выворачивают ее за спину.
— Куда это ты собралась, голубушка? — рычит Симус.
От него так разит пивом, что у Молл самой кружится голова.
— Отпусти.
А она-то думала, на цыпочках пробираясь к выходу, что он валяется мертвецки пьяный и ничего не заметит.
— А ты знаешь, что по закону полагается женщине, которая бросает своего мужа, обчистив его до нитки? Ньюгейт полагается, дорогуша, и виселица, вот что ей полагается, поняла?
— Ты мне не муж.
— А я скажу, что муж, и мне поверят.
