Нечаянное воспоминание доктора Сайденхема о прошлых днях вызывает у нее странное чувство: с тех пор произошло столько событий, что ей кажется, будто он говорит о ком-то другом, что все это было в какой-то другой жизни.
— По-моему, вы слишком великодушны ко мне, — улыбается Анна, хотя действительно, она прекрасно помнит, какими невеждами казались ей тогда выпускники университета.
Искорки в глазах его гаснут.
— Я очень жалею, что не смог присутствовать на похоронах вашего отца в прошлом году.
— Вашего письма с выражением соболезнования было вполне достаточно, — искренне говорит Анна.
— Не могу согласиться с вами, но я жил в деревне в то время и был не способен к такому путешествию. Очень жаль, поскольку нет ничего полезнее для здоровья и целительней для подагры, чем движение и свежий воздух. Но, увы, не пустили другие болезни.
— Для подагры вы рекомендуете движение и свежий воздух? — переспрашивает Эдвард.
— Верховая езда для тех, кто может, а для тех, кто не способен, — ежедневная прогулка в коляске. А также постоянное употребление пива в небольших дозах и ранний отход ко сну, не позже девяти вечера, — отвечает он Эдварду с улыбкой, — Вы удивлены? Не верьте вздорным слухам, которые ходят обо мне по городу. Большинство этих слухов — сущая чепуха, нелепые сплетни, которые сочиняют обо мне люди пристрастные. После того как больным оспой я стал рекомендовать охлаждающие процедуры, всюду стали рассказывать, что я выволакиваю пациентов из их постелей и сажаю в ванну с ледяной водой. Это все чепуха, конечно. Но если берешь на себя смелость быть непохожим на других, приходится мириться. Некоторым, например, не нравится, что я не прописываю больным много лекарств. Но ведь часто бывает так, что лучше оставить больной организм в покое, чтобы на него благотворно воздействовал величайший из врачевателей — время. Правда, от такого лечения ни врачи, ни фармацевты не становятся богаче.
Он тихо, как бы самому себе, усмехается и качает головой, словно сам удивляется собственным причудам.
— Но что-то я заболтался. Мне кажется, вы явились ко мне совсем не для того, чтобы выслушивать мои теории врачевания.
— Доктор Сайденхем, — начинает Анна, — мы с доктором Стратерном обнаружили нечто ужасное. Мой отец был убит вовсе не уличным грабителем, но человеком, у которого были для этого какие-то темные мотивы. Пока мы не знаем, кто это. Но мы уверены, — она бросает быстрый взгляд на Эдварда, который серьезно кивает в ответ, — что гибель моего отца каким-то образом связана со смертью сэра Генри Рейнольдса, а теперь еще и совсем недавним убийством дяди доктора Стратерна, сэра Грэнвилла.
— Сэра Грэнвилла Хейнса? — удивленно переспрашивает доктор Сайденхем.
— Да.
— Я об этом еще не слышал.
Он с недоумением смотрит на Эдварда.
— Это случилось буквально только что, — отвечает тот.
— Да-а, это действительно ужасно.
Складка на лбу его становится глубже — он пытается осмыслить то, о чем только что узнал.
— Мы считаем, что все эти убийства имеют какое-то отношение к тому времени, когда мой отец был в Париже и был врачом принцессы Генриетты Анны, — продолжает Анна, — Он когда-нибудь разговаривал с вами о том времени?
Доктор задумчиво смотрит на пламя. Наконец решительно поворачивает голову и заглядывает Анне прямо в глаза.
— Отец вам когда-нибудь рассказывал, почему он оставил двор?
— В общем-то, нет. Говорил только, что он поссорился с лордом Арлингтоном.
— Это была не совсем ссора. Ваш отец отказался сделать то, о чем попросил его лорд Арлингтон.
— А именно?
— Солгать.
Доктор Сайденхем наклоняется вперед, словно собирается встать, но как только ноги его касаются пола, гримаса боли искажает его лицо.
— Доктор Стратерн, не будете ли вы столь добры?
— Разумеется, что я должен сделать?
— На верхней полке вон того шкафа, — говорит он, протягивая руку, — стоит шкатулка вишневого дерева. Пожалуйста, принесите ее мне.
Эдвард достает шкатулку и кладет ее на протянутую ладонь доктора Сайденхема. Внутри лежит стопка пожелтевших от времени бумаг: юридические и другие документы, старые письма. Он достает лежащий на самом дне сложенный лист бумаги, на котором видна сломанная восковая печать. Пристально смотрит на него, словно еще не совсем уверен, что с ним делать.
— Сэр, — говорит Анна, — если это письмо может пролить свет на тайну убийства моего отца, я считаю, что имею право взглянуть на него.
— Я размышляю сейчас не потому, что ставлю под сомнение это ваше право, но потому, что мне пришла в голову странная мысль: по меньшей мере, два человека, которые знали содержание этого документа, были убиты. Честь моей дружбы с вашим покойным отцом может быть поколеблена, если я хоть в малейшей степени подвергну вас опасности.
— Я твердо решила… — Она снова бросает быстрый взгляд на Эдварда. — Мы оба твердо решили узнать правду во что бы это ни стало.
Доктор Сайденхем вскидывает брови и смотрит на Стратерна.
— Она говорит совершенную правду, сэр, — твердо отвечает на его немой вопрос Эдвард.
Доктор Сайденхем отдает бумагу Анне.
— Вы поистине дочь своего отца.
Она разворачивает документ. И почти сразу поднимает на Эдварда округлившиеся глаза.
— Это отчет моего отца о вскрытии принцессы Генриетты Анны, — говорит она потрясенным голосом.
— Он отдал мне его на хранение вскоре после своей размолвки с лордом Арлингтоном, — поясняет доктор Сайденхем.
Анна сосредоточенно пробегает глазами строчки, написанные знакомой рукой отца.
— Коррозия стенок желудка, болезнь печени, симптомы повреждения почек… — читает она вслух и снова недоуменно смотрит на коллег. — Он не говорит об этом прямо, но описание явно указывает на отравление.
Доктор Сайденхем с серьезным видом кивает.
— Читайте дальше, — говорит он.
Она быстро прочитывает оставшуюся часть отчета.
— Господи боже, — шепчут ее губы.
— Что такое? — спрашивает Эдвард.
Анна молча передает ему листок. Эдварду хватает минуты, чтобы увидеть, что ее так поразило.
— Матка увеличена, — читает он, — Дальнейшее обследование показывает, что принцесса носила ребенка. Судя по размерам плода, ему три месяца.
— Беременна и отравлена, — озадаченно говорит Анна. — Значит, мой отец не сказал мне правды. Он говорил, что принцесса умерла от естественных причин, и даже не заикнулся о том, что она носила ребенка.
— Уверен, что он просто хотел уберечь вас, — говорит доктор Сайденхем, — Он понимал, что знать об этом опасно.
