Но следующие слова Неонилы Федоровны крепко заткнули ему
рот.
– А что до ваших долговых расписок, Алексей Михайлович, –
ласково говорила Елагина, – то, будьте благонадежны, батюшка ваш о них и не
узнает!
Матушка Пресвятая Богородица… Да как же он забыл про них-то!
Там же немыслимые суммы!
Алексей пошатнулся. Все смерклось в его очах. Он смутно
почувствовал, как чьи-то руки подхватили его с двух сторон, как его опускают в мягкие
кресла, а к губам подносят кружку с ледяным благоухающим кваском.
Он с усилием глотнул – и в голове прояснилось. Медоточивый
голос Неонилы Федоровны влился в уши:
– Что вы, батюшка Алексей Михайлович! Не извольте
беспокоиться! Словечка никому не молвлю. И о драке вашей с господином
Таубертом… и об том, что вы кабак в Канавине подпалили (числилась за Алексеем,
меж прочих, и сия шалость, числилась!), и что жида-ростовщика в исподнем по
снегу катали, грозясь силком окрестить, коли долга господину Митяеву, другу
вашему, не спишет… Смолчу, вот крест святой! Уж ради вас, князюшка, я и не на
такое готова. Так и быть, все от его сиятельства сокроем, а должок ваш зачтем
как часть Лисонькиного приданого…
Алексей открыл глаза.
Перепуганное лицо Лисоньки маячило пред ним. И ощущение
чего-то родного, теплого прихлынуло к сердцу Алексея при взгляде на это милое,
залитое слезами лицо. Снизошла на него невероятная покорность, и лениво
скользнула мысль: «Пусть будет как будет».
Он поднялся, снова взял Лисоньку за руку и со всею возможною
твердостью произнес:
– Елизавета Васильевна, умоляю вас составить мое счастье.
Будьте моею женою.
И перевел дух с облегчением.
Наутро после бессонной ночи заплаканная Лисонька все
рассказала Тауберту. Барон вынес удар не дрогнув, и быстрый, расчетливый
немецкий ум тотчас нашел единственно возможное спасение: бегство.
Он давно уже подал прошение об отставке, и разрешение из
столицы могло появиться уже скоро – через месяц, самое большее два-три. А там
сразу – тайное венчание и скорый путь в Ригу, где старый барон и его супруга
будут счастливы принять сына с молодою женою. А его скромного состояния вполне
достанет для них двоих, уверял пылкий Тауберт.
Лисоньке же предстояло елико возможно оттягивать венчание с
Измайловым.
* * *
Время летело: весна миновала, близилось к концу лето,
ветреный июль переходил в холодный, дождливый август. Утренние свидания
Лисоньки с бароном сделались небезопасны из-за летних ранних рассветов, и они
встречались теперь в полночь, едва не до вторых петухов застаиваясь у колодца,
многажды судили да рядили, свою тяжкую судьбу проклиная и тщась изыскать выход.
И вот после одного из таких свиданий Лисонька скользнула в заботливо
приотворенную для нее черную дверь, прокралась наверх, в светелку, и бросилась
на постель рядом с сестрою.
– Ну? – спросила та, приподнимаясь на локте. Луна заливала
каморку, и в этом холодном свете Лизонька видела пылающие сестрины щеки и
лихорадочно блестящие глаза. – Ну, что? Говори же!
– Все решено. Отставка ему дозволена, – выпалила Лисонька. –
Завтра же сговорится с попом. Через два дня ночью меня увезет. Надо надеяться,
тетушка лишь поутру хватится. Авось не найдет!
– Тетушка-то? – Лизонька покачала головой. – Да она тебя
из-под земли выроет. Разве не знаешь?
Лисонька поникла на подушку. Как не знать! В глубине души
она и сама не верила, что замысел Тауберта может удаться. Тетеньку не
проведешь, надеяться нечего!
Слезы мочили ее щеки.
– Тетенька велит с Измайловым тайно венчаться! Вдарило ей в
голову! Мол, иначе его батюшка меня и на порог не пустит, благословения не
даст. Да он и так не пустит… Да и на что мне его благословение? Мне лучше в
петлю, чем под венец с Алексеем Михайловичем! И милый он, и добрый, и собой
пригож, но не люб мне, вот беда.
– Тебе не люб, – шепнула Лизонька. – Тебе-то нет, а вот мне…
– Да знаю, знаю я! – всплеснула руками Лисонька. – Ох, эта
тетенька! Что же делать нам, Господи?!
– Погоди-ка плакать, – вдруг сказала Лизонька задумчиво. –
Может, еще горе – не беда! Пускай господин Тауберт ищет попа. Пригодится! А ты
скажи тетеньке, что с Измайловым под венец готова по первому ее слову, только
условие поставь, чтоб непременно ночью окрутили вас. И мысль тетеньке подай:
мол, ни к чему, ежели она при том венчании будет. Пускай дома останется да шум
для отвода глаз поднимет: мол, сбежала племянница. А еще скажи ей, что я сама
тебя в церковь сопровожу. Вызнай, на какой день князь о венчании сговорится, и
на то же время же венчание с господином Таубертом назначай. Поняла?
Лисонька свела брови, мучительно раздумывая.
Что же это получается? Выходит, Алексей будет ее ждать в
одной церкви, в то время как она будет в другой венчаться с Таубертом? Но ведь
если она в срок не объявится, Алексей вернется в тетушкин дом, а что за тем
последует… подумать страшно!
Лизонька прочла ее мысли, потому что успокаивающе улыбнулась
сестре. Отбросив со лба растрепанные кудри, она села. Лунный луч упал на ее
лицо, и оно вдруг показалось Лисоньке вовсе незнакомым и удивительно красивым.
– Все сладится. Ты с господином Таубертом обвенчаешься. Ну а
князь…
– А князь? – эхом отозвалась Лисонька.
– А князь лишь думать станет, что рядом с ним ты. На самом
же деле он повенчается с другой…
В глазах сестры плескался серебряный лунный свет. И,
устремив на Лисоньку чужой, странный, таинственный взор, она тихо молвила:
– Со мной.
* * *
Сверчок-кузнец ковал всю ночь где-то в щели светелки, а
когда он кует по углам, это значит, что он живущих из дому вываживает.
«Знать, судьба», – спокойно подумала Лизонька, когда они с
сестрою простились с теткою (Неонила Федоровна на крыльце истово перекрестила
обеих, потом, не оглянувшись более, скрылась в дом) и пошли в обход кремля,
нижней дорогою.
Уже смеркалось. Сестры молчали, поддерживая одна другую на
косогоре. Здесь, под белеными стенами, гулял ветер. Но за Сторожевой башней он
резко утих, и девушки перевели дыхание.
