Матерью Неонилы была честная дочь купеческая, родом из
Арзамаса. Аграфеной звали ее, Грушенькой. Стал как-то раз табор под городом, и
сманил девку из дому красавец цыган.
Пришлась по сердцу Грушеньке кочевая жизнь, по сердцу
пришлась вольная любовь. Одно неладно: у Тодора уже была в таборе жена и сын
был. Совсем младенчик! Вайдой звали его, и Ружа, его мать (это имя значит
«роза»; и верно, была она, как роза, прекрасна и, будто колючки, зла), крепко
любила Тодора. Не стоило Руже большого труда споить Тодора злыми зельями,
отвести его сердце от молоденькой русской боярышни, которая ни спеть, ни
сплясать, ни приласкать жарко не могла. Он и видеть Грушеньку более не хотел. А
она была уже брюхатая.
И вот настало время Грушеньке родить. Но никто на нее и не
глядел, никто и не думал боль ей облегчить! Никто, кроме Марьяны, молоденькой
цыганки. Когда стемнело, она запрягла в телегу коня, уложила Грушеньку на
попону и погнала свою повозку к Арзамасу.
Разразилась гроза, и в пути у Грушеньки начались роды.
Марьяна впервые в жизни неумелыми руками принимала ребенка – девочку.
Наутро они вновь тронулись в путь и к полудню достигли
Арзамаса. Грушенькин отец встретил всех троих со слезами счастья, однако тот же
день Грушенька преставилась, так и не придя в сознание. Осталась старику одна
утеха – внучка. Чтобы не ожесточить его сердца, отвести зло от табора, Марьяна
солгала ему, что муж Грушеньки тоже умер. Назвали девочку Неонилою, отчество
дали Федоровна, по имени отца Грушеньки. А Марьяна подумала, что Тодор –
по-русски Федор!
Прощаясь с Марьяною, отец Грушеньки сказал, что всю жизнь и
он, и внучка будут Бога за нее молить и встречать у себя как родную. Марьяне,
сироте цыганской, он полюбился, будто родной отец. И через несколько лет, когда
табор вновь пришел в эти края, она наведалась в дом старого купца со своей
дочерью, Татьяною, и с осиротевшим Вайдою, сводным братом Неонилы…
Неонила же к тому времени подросла и обещала сделаться
настоящею красавицею. Нрав у нее был непростой. Задурила девке голову ее
крестная мать, дальняя родственница, княгиня Измайлова, которая иногда наезжала
в Арзамас и при каждой встрече сулила, что, лишь подрастет девочка, будет взята
в измайловское поместье горничной за красоту и угожество. Госпожа приказала
деду Неонилы принять для внучки домашних учителей, ибо ей желательно было иметь
не столько горничную, сколько хорошенькую и образованную компаньонку.
Со временем княгиня сдержала свое слово. Неонила простилась
с дедом и умчалась в подмосковное имение Измайловых без оглядки на родной дом.
Старик не вынес разлуки и тихо угас уже через месяц. Но даже умри он на ее
руках, это не остановило бы Неонилу! Неистовая душа у ней была, летучая, как
шальной огонь, в одно мгновение безжалостно пожирающий все вокруг.
В Измайлове всем заправлял молодой господин Михайла
Иванович. Был он красоты необыкновенной – ястребиной, дерзкой – и, как ястреб
на добычу, бросился на молоденькую горничную. Да она не больно-то и
противилась, ибо любовь к молодому князю с первого взгляда поразила ее в самое
сердце – как поразила некогда Грушеньку любовь к Тодору. Как всегда поражает
любовь! Но… милость барина – как роса утренняя. Солнце взойдет – и нет ее!
Очень скоро Неонила с ее ненасытной страстью и навязчивостью наскучила Михайле
Ивановичу, и ласки господина обратились на другую горничную, Пелагею, белую,
румяную и спокойную, словно раннее летнее утро.
Последствия их связи, однако, вскоре сделались очевидны, и
это положило предел долготерпению княгини-матери. Последовал скандал, после
чего Палашку разжаловали в скотницы, а старая княгиня написала своему
троюродному брату, графу Стрешневу, письмо, в котором просила руки его дочери
Марии для своего непутевого сына.
Лишь перед самым венчанием жених с невестою впервые увидели
друг друга. Увидели, и князь Михайла понял, что наконец-то нашел ту, которую
так долго и неразборчиво искал.
Неонилу определили в горничные к Марии Павловне. И у ней не
было оснований жаловаться на свое положение, ибо добрее и милее молодой княгини
вряд ли могло бы сыскаться в свете существо. Неонила спрятала в карман свой
норов, давно уже поняв, что князь Михайла Иванович не из тех, кто на старые
тропки ворочается.
Князь мало вреда видел в том, что прежняя любовница
прислуживает его жене, он ведь привык к безусловной покорности былых своих
фавориток: так, Пелагея за честь почла родить сына от своего господина, пусть и
пришлось ходить отныне в скотницах… Однако он мало знал Неонилу! Коварства и
терпения ей было не занимать, а чтобы полностью отвести от себя могущие
возникнуть подозрения, она решилась вот на что.
У Марии Павловны был брат, граф Василий Стрешнев,
путешественник, авантюрист, забияка. Приехав навестить сестру, вышедшую замуж,
Василий Стрешнев тотчас обратил внимание на огневзорую горничную с тонким лицом
и живым, страстным нравом. Неонила тоже казалась влюбленною. Чуть было не
сделался новый скандал, ибо граф Василий, увлекшись не в шутку, начал
поговаривать о браке; однако спустя некоторое время, напоровшись в лесу на
браконьерский самострел, граф был смертельно ранен и вскоре скончался, заклиная
сестру и зятя не оставить Неонилу, которая к тому времени была беременна.
Родилась у нее дочь, которую она назвала Елизаветою в честь старой княгини,
своей крестной матери и благодетельницы.
Безутешную Неонилу сосватали за камердинера князя Михайлы,
Василия Елагина, человека смекалистого и до чрезвычайности покладистого во
всем, что касалось преумножения его благ. Несмотря на внебрачное дитя, он был с
Неонилою добр и почтителен, ценя ее красоту, ум, а того пуще – приданое, кое
она принесла, и, конечно, вольную, ибо Василий был крепостным. Получив свободу,
он решился оставить князя (да тот только и мечтал спровадить Неонилу и приплод
со двора) и уехать в Тулу, Рязань ли, Орел, где мог завести свое дело.
Неонила оправлялась после родов, но, чуть окрепнув, должна
была отправиться вслед за мужем, который отбыл вперед. Тем временем разрешилась
от бремени и молодая княгиня Мария Павловна. Она тоже родила дочь, которую тоже
назвали Елизаветою и тоже в честь матери князя.
В имении воцарились счастье и покой. Да ненадолго!
Беда пришла в тот день, когда пастухи схватили в ночном
молодого цыгана, пытавшегося угнать чуть ли не полтабуна. Его скрутили и,
избитого, окровавленного, потащили на расправу к князю.
