– Ладно тебе! – махнул на него толстяк, носивший имя
Первуха. – Заэкал, вишь! Отвяжись от людей. Вы, чай, не запросто болотину
перешли? Святым вашим за избавление свечки поставить надобно, не иначе!
– Надобно! – Лиза наконец вернула ложку хозяину и чинно
поклонилась: – Спасибо, люди добрые, за привет, за ласку, за хлеб, за соль.
Храни вас Бог! А что до болотины, в том-то и беда, что не перешли мы ее, а уже
затопли было и, когда б не вытянул нас оттуда прохожий человек, сгибли бы, лаву
переходя. Сгибли бесследно!
– Дай ему Бог здоровья! – перекрестился Первуха. – И что за
человек то был? Крестьянин? Какой он из себя? Смолокур? Лесоруб? Бортник?
– Да так, помело придорожное! – пренебрежительно отозвался
Леонтий. – Рожа у него разбойничья, глаза такие светлые, наглые. Кудрявый,
молодой да злой. За спасение кольцо Лизонькино мы ему отдали.
Лиза неожиданно для себя возмутилась. «Разве он злой? И кольцо
брал не для себя!» – хотела она возразить, но не успела.
– Вольной прозванье его, – продолжил Леонтий и смолк,
увидав, как переменились лица мужиков.
– Во-ольно-ой? – протянул Первуха и аж зажмурился. – Господи
ты мой боже! Вольной объявился! – Он с трудом взял себя в руки. – Может, даст
бог, и разминемся. Свистни-ка, Говоруха, сзывай народишко, полно тебе глазами
лупати. Свистни, говорю!
Более всех перепугавшийся Говоруха торопливо спрятал ложку,
сунул два пальца в рот и издал свист, столь заливистый и пронзительный, что
Лиза вздрогнула, да и Леонтий едва на месте усидел. В эту минуту над бортом
стружка поднялись две всклокоченных головы, одна из которых хрипло прокричала –
звук далеко шел по тихой реке:
– Чо ты свищешь, Соловей-разбойник, Одихмантьев сын? Ужо я
тебе свистелку-то позатыкаю!
– Молчи, дурак! – сурово покосился на него Первуха. – Живо
гони сюда дощаник! Да не зевай, как бы в твое зевало пуля не попала!
Корабельщик без спора кинулся к другому борту, и тотчас
из-за струга вырулил ведомый им небольшой дощаник.
Тем временем Говоруха по велению Первухи издал еще три
столько же разрывающих уши свиста: один короткий, а два длинных, грозных.
Раскидали костер, затоптали уголья и кинулись к приставшему дощанику, осторожно
неся закопченный котел с ухою. Лиза и Леонтий растерянно созерцали эту суету,
но Первуха, оборотясь, властно махнул им:
– Не мешкайте! От Вольного и нам, и вам лучше быть подалее.
Как бы он в другой раз не только кольцо твое, девка, но и всю руку не оттяпал,
не сказать похуже. Охальник, каких мало. Ходу, ходу отсюда!
Едва поднялись на борт струга, как из-за леса высыпала пятерка
раскосмаченных мужиков, бегущих столь проворно, словно за ними валил из-за
кустов страшный медведище. Лиза охнула было, но Первуха замахал руками, и она
поняла, что не тати лесные появились на берегу, а сотоварищи Первухи, Вороны да
Говорухи.
Без шума, без крика они бросились в воду, не дожидаясь
дощаника, и устремились к стружку.
Чуть дождавшись, когда последний из артельщиков поднялся, а
веревку от дощаника закрепили у края борта, Первуха, бывший, очевидно, над всею
командою капитаном и начальником, велел поднимать якорь. И струг споро двинулся
по течению.
Суета на борту царила страшнейшая. Артельщики окружили
Первуху, стоящего у руля, и то кричали все разом, то принимались
перешептываться, опасливо косясь на Лизу и Леонтия, замерших в сторонке. Однако
обрывки разговоров до них все же доносились; и очень скоро оба поняли, с кем
свела их судьба.
Артель сия под водительством Первухи являлась поставщиком
тайного, запретного товара понизовской вольнице, да и лесным разбойникам,
объявленным вне законов. Под видом небогатого купеческого судна подходили к
заранее условленным местам, где сгружали содержимое бочонков и тюков, но отнюдь
не соль, табак или ткани, а оружие да ружейный припас.
Вот и нынче долженствовало исполнить привычную им работу. Однако
на сей раз Первуха и сотоварищи, недовольные оскорбительно малою платою,
полученной от покупателей в прошлый раз, вместо пороху в два бочонка насыпали
проса, надеясь таким образом показать, что тоже не лыком шиты. Осуществить сию
задумку надо было непременно нынче же, покуда не воротился из отлучки один из
ватажников, по прозвищу Вольной, который считался ежели не головою, то уж точно
сердцем ватаги. Причем сердцем столь буйным, заносчивым, нравным, что в его
присутствии пойти на обман было подобно самоубийству. Без него разбойнички
вполне миролюбиво встретили бы шутку корабельщиков, зная, что у самих рыльце в
пушку. Но злая воля, которую источал Вольной, все могла повернуть по-иному.
Из рассказа сотоварищей Первуха выяснил, что Вольной
появился среди своих в самое неудачное время: товар едва доставили, и как раз
шел пересчет да поверка. Был Вольной неспокоен, светлые глаза его опасно
посверкивали, а с языка шли столь соленые словечки, что даже видавшие виды
корабельщики стушевались. Они надеялись, что успеют поднять якорь прежде,
нежели дошлый Вольной во всем разберется и взорвется пошумливее и опаснее
всякого пороха.
Якорь подняли. Ветер дул слабый, но попутный; поставили
небольшой косой парус и заскользили к Василю.
Лиза устроилась у борта и пристально глядела на берег. Туда
же были устремлены взоры всех корабельщиков. Из-под низко нависавших веток на
прибрежную кромку травы вдруг вылетел десяток верховых. Увидав, как помертвели
лица спутников, Лиза поняла: это были разбойники из той самой шайки, с которой
корабельщики вели нечестный торг, а водительствовал ими не кто иной, как сам
Вольной.
При виде его светло-кудрявой головы, линялой рубахи,
обтянувшей крутые плечи, Лизу даже слегка затошнило от страха, хотя вряд ли
всадникам удалось бы попасть на плывущее по середине реки судно. Корабельщики,
после того как миновал первый испуг, приободрились и принялись кричать
ватажникам что-то снисходительно-насмешливое; однако Лизина тревога не
унималась и озноб все яростнее пробирал ее.
Она скорчилась у борта, силясь укрыться от ветра. Леонтий
сел рядом, и, хотя он не сказал ни слова, в его глазах Лиза прочла неприкрытое
беспокойство. «Он обещался защищать меня, – вдруг мелькнула мысль. – Но сумеет
ли? Храбр ли? Силен ли он? – После страшного случая во мшаве доверия ее к
Леонтию поубавилось. – Жаль, что он не муж мне, – тогда бы он должен был
защищать меня! А так…»
Тотчас она пожала плечами, удивляясь своему страху! Да и от
чего защищать-то, если кольца у нее больше нет, а Вольному все равно не
достигнуть струга?
Она свернулась клубком и опустила голову, чтобы не видеть
больше всадников. Пыталась задремать, но сердце билось гулко и тревожно.
