Алексей всегда был способен к языкам, а освоив украинский
словник Памвы Берынды, сыскавшийся у Василя, к тому же имея каждодневную
разговорную практику, вскоре лихо балакал и писал по-малороссийски. Он оказался
истинною находкою для Главача, ибо Василь, удальством своим уевшийся и туркам,
и панам-ляхам до того, что они награды назначали за его буйную голову, делался
тише малого дитяти, когда дело шло о какой-либо бумаге. К тому же Волгарь,
худо-бедно, был в прошлом человек служивый; ему удалось убедить и сотника
Главача, и полковника Вишню, что знание некоторого воинского артикула никак не
повредит казакам, ибо случалось им и бунтовать супротив начальства из-за
опоздавшего жалованья, и приказы мимо ушей пропускать, а в мирную пору бывало,
что в дуле толстенной, будто пан обозный, гакивницы
[25] вили себе гнездо вороны…
Аккуратностью и педантичностью своею Лех Волгарь достиг
положения помощника пана сотника, и морочные вопросы дисциплины Главач
частенько и с охотою вверял ему.
И вот однажды утром на поверке Волгарь не обнаружил в строю
Славка. По прошествии небольшого времени оказалось, что он храпит под
гакивницею, распространяя крепкий запах вчерашнего перегара.
Лех счел себя обязанным наказать Славка. Но без злости, а
весело. Чего не делает бес, когда разум молод и своеволен?.. Леху ничего лучше
не вошло в голову, как велеть уложить спящего на козлы, закрытые досками, и в
виде усопшего принять от сотни последнее целование.
Затея не самая умная… Казаки ж восприняли ее с неожиданным
восторгом: заносчивого и привередливого Славка в сотне недолюбливали.
Приволокли попа; после трех чарок оковитой
[26] он сделался
покладист и протяжно затянул, махая кадилом: «Со святыми упокой!»
Очнувшийся Вовк обнаружил, что руки его сложены на груди,
пальцы обжигает стекающий со свечки воск, а над лицом его то и дело склоняются
скорбные однополчане и с приговорками вроде: «Жаркого огоньку тебе на том
свете, пане-брате!», «Горячей смолки тебе за шиворот!» – крепко лобызают его в
лоб, немилосердно щекоча отвислыми усами.
Стоило Вовку рыпнуться, как его крепче прижали к доскам, не
давая прервать обряд. И только когда весь строй приложился ко лбу Славка и он,
в пух расцелованный, приподнялся, пылая яростью и жаждою мести, сотня,
хранившая все это время суровое и даже печальное молчание, вдруг разразилась
неудержимым хохотом.
Сердцем Славко тотчас почуял зачинщика и с кулаками кинулся
на Леха.
Драка, впрочем, была недолгая: спорщиков растащили, пригрозив
обоим киями. Тем дело вроде бы и кончилось…
Тем вечером Дарина привечала Леха весьма прохладно, невзирая
на недовольство отца, который, напротив, с детской радостью узнал, как
разделали Славка.
– Дай свинье крыла, все б небо взрыла! Он, Славко, как раз
таков! – наконец вынес приговор Главач, полагая, что эти слова положат конец
дурному настроению дочери.
Она еще пуще взъярилась:
– Добро, что злые словеса не йдут на небеса!
И вылетела прочь из хаты.
– Ненька
[27] ее к Славку благоволила, вот и дивчинка моя
туда же, – пояснил сотник.
Но сердце предсказывало Волгарю, что не так все просто. В
конце концов Главач поведал вот какую историю.
Славко и Дарина – оба из Полтавы. Отец его доводился дядею
матери Дарины. Росли дети вместе, еще с малолетства дразнили их женихом и
невестою, да кто же принимает всерьез детские игры?.. Одним из таких немногих
оказался, однако, Славко.
Когда они были еще в ребячестве, случилось им быть на
венчании общей родственницы. В суматохе никто не заметил, как Славко потянул
Дарину стать с ним рука об руку за спиною новобрачных. Свадьба, как то водится
в Малороссии, шла вполпьяна, а потому никто не заметил ни особенной серьезности
детишек, ни их шепота – эхом ответам жениха и невесты священнику; ни того, как
они обменялись колечками, сплетенными из ивового прута. И только когда молодые
пошли вкруг аналоя, а Славко с Дариною двинулись за ними, шалость обнаружили.
Славка, конечно, высекли, Дарине сие тоже не сошло с рук.
Дело завершилось общим смехом. Дети отнеслись к случившему иначе… И если годы
почти развеяли у Дарины воспоминания о том венчании и нерушимости данных во
младенчестве клятв, то для Славка они всегда оставались святы.
Услыхав сию историю, Лех побледнел так, что Василь принужден
был поднести ему чарку первача и тем только привел в чувство. Главач порешил,
что ревность обуяла молодого москаля, а тот с горечью понял, что, оказывается,
еще не погасла для него злоехидная насмешка Судьбы, ибо уже второй раз в его
жизни нечаянная свадьба становится препятствием к счастью…
И он, с прошлой осени ставший фаталистом, не мог отныне
смотреть на Дарину с былым вожделением. «Ну, ничего, буду держаться с Дариною
лишь как с милою сестрою; со временем и она станет относиться ко мне лишь как к
брату. Время ведь все пожинает!»
Изречь сие было куда легче, нежели вырвать из сердца
зарождающуюся страсть. Так минул почти год, но видеть Дарину было Леху все же
нелегко; и он искренне обрадовался предложению Главача разделить его внезапное
путешествие.
* * *
Весть о свадьбе сына, которую готовился закатить родной брат
Василя, Гриц Главач, привез Славко. Ему об том сделалось ведомо через
старинного приятеля, который за делом направлялся в Переволочку, случайно
встретился там с Вовком и передал приглашение.
Василь был очень доволен. Весточка от брата, с коим он не
виделся уже добрых пять лет, взволновала его до глубины души, ибо не раз за эти
годы доходили до Грица слухи о погибели его удалого младшего брата, лютого
врага всех басурман и католиков. И вот явилась возможность встречи!
Дарина, конечно, рвалась поехать с отцом, да, на беду,
занемогла. Пришлось оставить ее дома, под присмотром Рудого Панька,
относившегося к Дарине с приязнью доброго дядюшки. В попутчики себе, как уже
было сказано, Василь выбрал Леха Волгаря. Тот согласился с охотою, несмотря на
обиженно поджатые вишневые губки Дарины и откровенную радость, сверкнувшую в
больших, по-девичьи красивых, темно-серых очах Славка…
Взяв нужный припас и двух запасных лошадей, они тронулись в
путь майским ласковым утром.
