А вдруг дверь не сдвинется с места? Вдруг она закрывается
иначе, чем открывается?
Цепляясь за стены, Лиза добралась до окна, ухватилась за
чугунные лепестки, с невыразимым облегчением услышала тяжелое шевеление плиты
за спиною и упала беспамятная.
* * *
– Будь я магометанин, меня называли бы эффенди
[67], но я
презренный гяур, не пожелавший предать своей веры и омывший ее кровью, а потому
меня кличут Эбанай.
Черные глаза незнакомца, сидевшего на краешке постели,
ласково смотрели на Лизу.
Она недоверчиво приподняла брови:
– Эбанай? Но ведь это по-татарски повивальная бабка?
Он слабо улыбнулся:
– Вот именно. Я ведь врач – придворный лекарь господина
нашего, султана Сеид-Гирея.
– Это он прислал тебя сюда? – потупилась Лиза.
– Нет. Сестра моя, ты знаешь ее под именем Гюлизар-ханым,
привела меня, когда нашла тебя лежащей без чувств. Скажи, Рюкийе-ханым, что
случилось с тобой, почему сознание покинуло тебя столь внезапно?
Лиза покосилась на свою руку. Никакой боли, никакого жжения:
белая повязка источает дивную прохладу и аромат.
– Меня ужалила какая-то страшная тварь, – пробормотала она,
отведя глаза. – Желто-зеленая, огромная…
Эбанай кивнул, устремив задумчивый взор в окно.
Лиза украдкой взглянула на него. Это был тот самый человек,
который в диване поразил ее своим сходством с Гюлизар-ханым. Понятно, они
похожи, коли брат и сестра! Что-то такое говорила злобная Чечек про этого
брата, какую-то гадость… никак не вспомнить. Да и не это было важно, а совсем
другое: в самом ли деле Эбанай заметил чьи-то глаза, подглядывающие сквозь
потайные отверстия в стене, и понял ли он, чьи это глаза? И слышал ли
кто-нибудь Лизин вопль в подземном ходе?
– Сороконожка, да-да… – снова кивнул Эбанай. – Не эта ли? –
Он нагнулся и поднял с пола желто-зеленое чудище, держа его за одну рыжую
крепкую ногу.
Лиза взвизгнула, забилась в угол постели.
– Сколопендра. Не бойся, она теперь мертва. Гнусное
существо! Укусы ее весьма болезненны. Но я остановил ток крови в твоей руке,
выдавил зеэр[68] сколопендры, а потом наложил повязку, пропитанную маковым
соком и отваром тысячелистника, который уничтожает воспаление.
– Боже мой! – воскликнула перепуганная Лиза. – Неужели здесь
была еще одна сколопендра! – Она тут же прихлопнула рот ладонью, но было уже
поздно…
Эбанай устремил на нее пристальный взор, и у Лизы пересохло
во рту. «Он видел! Я пропала! А теперь, когда я так глупо проболталась, и вовсе
понял все!»
– Дело в том, Рюкийе-ханым, – молвил Эбанай все так же мягко
и доверчиво, как если бы беседовал с ребенком, – что сколопендру часто
встретишь на Карадаге, в скалах у моря, меж камней, в подземельях, но в дома они
забираются нечасто. Едва ли Хатырша-Сарай кишит ими! Я нашел ее, конечно же, в
потайном переходе, на ступеньках, там, где она укусила тебя.
Лиза только и могла, что беспомощно воздела очи и уставилась
на Эбаная, будто дитя, которое ожидает порки, или жертва, ждущая последнего
удара… И не поверила себе, узрев его печальную улыбку.
– Ничего не бойся от меня, Рюкийе-ханым, – тихо проговорил
он. – Я ведь видел твои глаза там… ты поняла?
Лиза слабо кивнула.
– Ты испугалась напрасно. Конечно, ведь ты еще не знаешь
меня. Но получается, я отчасти виновен в том, что приключилось с тобою. Никто
ни о чем не узнает. Гирею известно лишь то, что ты подошла к окну и на тебя
бросилась сколопендра. Он весьма встревожен, поверь, и приказал мне печься о
тебе неусыпно. Уж не ведаю как, но ты задела его каменное сердце… На благо ли,
на печаль – Бог рассудит!
Лиза нерешительно смотрела на Эбаная. На первый взгляд ему
было лет сорок; правда, тучность старила его. Лицо это могло бы показаться даже
красивым, когда б не тяжелые, обрюзглые щеки и не беспросветная тоска в больших
умных глазах. Этой тоскою и доброю, мудрою улыбкою он вызывал доверие. Лиза
успокоилась было, но оставалось еще одно, что продолжало тревожить.
– А Гюлизар-ханым? Она знает? Я не верю ей! Она меня
ненавидит, она ему скажет!..
– Она не тебя ненавидит, Рюкийе! – Эбанай горестно покачал
головою. – Гоар ненавидит себя, свою долю, а значит, всех на свете… Кроме тех,
кто истинно повинен в нашей беде: проклятие рода нашего, Гирея!
– Гоар? Так ее имя?..
– Да. Прежде ее звали Гоар. Это так же верно, как то, что
меня когда-то звали Баграм, и я был братом и возлюбленным прекрасной Гоар!
Лиза отшатнулась так резко, будто ее ударили в лицо. Сердце
заколотилось, она принуждена была откинуться на подушки и несколько раз глубоко
вздохнуть.
– Что с тобою? – Эбанай нагнулся, пристально глядя в ее
глаза, ловкими прохладными пальцами стиснул запястье, ловя биение пульса. –
Тебя так поразили мои слова? Ты оскорблена? Странно… У тебя умные глаза, по
твоему лицу видно, какие страсти тебя обуревают; и мне казалось, ты не из тех,
кто способен ужаснуться любви, даже если это бесовское наваждение, как твердят
недалекие люди.
– Умоляю тебя, – простонала Лиза, – не говори так! Ты ничего
не знаешь обо мне, ничего не понимаешь. Моя жизнь была так тяжела! Я боюсь
воспоминаний… не рви мне душу!
Эбанай, чуть улыбнувшись, прижал ее ладонь к своей щеке:
– О Рюкийе, дитя мое, Рюкийе! Не пройдет и трех месяцев, как
ты вылетишь из этой клетки, маленькая серая птичка, и исчезнешь в лазурной
дали, где морская волна играет с солнцем. Ты, только ты оружие божественного
отмщения за все мои муки, за горе моей сестры. Я вижу твою судьбу в чертах
твоего лица, в линиях твоей ладони, вижу так же ясно, как если бы читал об этом
в Джинджи-китап, книге о духах, куда пророк Солейман записал все волшебные
слова, которые объясняют прошлое, исправляют настоящее, открывают будущее и
заставляют злых духов служить человеку. Верь мне, Рюкийе, ведь иногда меня
зовут еще и джинджий, что значит колдун!
– Зачем мне все это? – с трудом проговорила Лиза. – Я ничего
не хочу, кроме молчания, ни от тебя, ни от… Бурунсуз!
– Ах, вот как! – Лицо его омрачилось. – Ты уже знаешь это
прозвище? И, конечно, знаешь, что оно означает?
