– Помни, Гюрд, спасая чужую руку, сам не хватайся за змею, –
чуть насмешливо произнес высокий, мягкий голос, и Лиза увидела Баграма,
которого прежде не замечала, хотя он тенью стоял за спиною Сеид-Гирея. И тут же
тон его стал серьезен. – Гюрд спас отраду твоего взора, о господин. Смерть
Рюкийе-ханым была бы ужасна и мучительна, ибо сейчас яд скорпионов особенно
страшен. Надо найти того, кто подстроил эту ловушку… – Он вдруг осекся, и Лиза,
проследив за его взглядом, успела заметить, каким серым вдруг стал лоб
Гюлизар-ханым под черным покрывалом.
«Что с нею?» – подумала мельком. Но тут заговорил
Сеид-Гирей, и ноги у Лизы задрожали, ибо она только сейчас сообразила, что спас
ее тот самый Гюрд Беязь, от которого так остерегал Баграм. Но почему у него
голубые глаза?
– Благодарю тебя, брат, – произнес Сеид-Гирей. – Мне дорога
жизнь этой женщины. – Он долго молчал, пытаясь справиться то ли с яростью, то
ли с волнением. Все, будто окаменев, ждали, когда он заговорит вновь. – Сейчас
я не могу найти слов, чтобы высказать свою признательность, но позднее призову
тебя, и ты узришь ее меру. А теперь я хотел бы остаться наедине с Рюкийе-ханым.
– Он подал ей руку и вдруг вскрикнул: – Что с ней?
Баграм обернулся и ахнул.
Лиза, впрозелень бледная, качалась, словно былинка на ветру,
ловя руками пустоту и изо всех сил стараясь не упасть. Сеид-Гирей попытался
подхватить ее, но она шатнулась от него к Баграму, уцепилась, как утопающая за
соломинку.
– Баграм! Мне плохо, мне…
Судорога прервала ее слова. Она согнулась в припадке
страшной рвоты, извергая на мраморные ступени черную смесь кофе, рахат-лукума,
шербета, нуги и прочих сладостей, которыми угощалась утром.
Лицо Сеид-Гирея вмиг сделалось столь же бледным, как лицо
Рюкийе, он взглянул на Баграма исполненным муки взором.
– Что это? Ее укусил скорпион?!
Баграм хотел что-то сказать, но не смог: горло перехватило.
Вместо него ответила Гюлизар-ханым:
– Нет, о господин! Рюкийе-ханым не отравлена, Аллах
кемеретли! Она беременна!
Глава 23
Три крика в ночи
– Не хочу, не хочу… не хочу!
Лиза подняла опухшее, землистое лицо и, с трудом шевеля
онемевшими губами, простонала:
– Помоги мне, эффенди Баграм! Помоги мне, или, клянусь
Богом, я удавлюсь вот этими шелковыми покрывалами, или перегрызу жилы на руках,
чтобы по капле выпустить всю свою кровь! Я не хочу этого ребенка, слышите? Я не
хочу, чтобы он родился!
Лиза со стоном уткнулась в подушку. Ей чудилось, что ее
завязали в мешок и бросили в воду, и вот уже мокрая грубая ткань облепила тело,
вытесняя последний глоток воздуха… Все ее надежды на спасение вмиг оказались
беспочвенными, напрасными, а она сама навеки прикованной к этому ложу, этим
покоям, этому дворцу, этой жизни. К этому человеку! И еще более, чем
Сеид-Гирея, она ненавидела сейчас себя, свое тело за то, что в потоках
наслаждения не распознала проникновения отравы, коей долженствовало теперь
прорасти из ее чрева губительным сорняком. Этот день боли и страданий стал для
нее началом тяжкого очищения. Словно бы вместе с желчью и кровью из нее
изверглись нега и расслабленность последних месяцев. Не то грех, что она
позволяла телу роздых после своих долгих странствий; то грех, что она стала
находить наслаждение в рабстве, ибо при том, что на пиастры Сеид-Гирея было
куплено ее тело, на его изощренный и жестокий пыл чуть не стала куплена ее
душа.
Подошел Баграм, поднял похолодевшую руку Лизы, стиснул вялые
пальцы.
– Ты не должна стыдиться меня, Рюкийе. По возрасту я гожусь
тебе в отцы, я лекарь… к тому же не мужчина. Уже несколько дней я подмешиваю в
твое питье капли тентю-хара, сок красных можжевеловых ягод, спорынью, полынь,
пижму. Это очень сильное средство, но, увы, ничего, кроме обильной рвоты, оно
пока не вызвало. Но знаю, достоверно знаю одно: тебе не выносить этого ребенка.
Звезды отвратили от него свои взоры, как ты отвратила свое сердце от его отца.
Однако же мне неведомо, когда твое чрево извергнет сей плод.
– Я не хочу ждать! – От слов Баграма у Лизы втрое прибыло
сил. – Не хочу! Что мы еще можем сделать?
Баграм быстро, словно бы в нерешительности, оглянулся на
Гюлизар-ханым, и глаза у нее будто стали еще больше от страха, ибо то, что
прочла она на лице брата, безмерно напугало ее.
– Думаю, русские женщины тоже знают, что можно попариться в
бане, чтобы вызвать выкидыш. Кроме того, есть еще одно средство…
– Я готова. – Лиза рывком села, откинула покрывало, спуская
на пол дрожащие ноги. – Пойдем прямо сейчас.
– Беда в том, – чуть слышно проговорила Гюлизар-ханым, – что
теперь тебе нельзя посещать дворцовые хамамы. Если Сеид-Гирей прознает, что ты
парилась, а потом выкинула, он всех нас троих насадит на один кол!
– Но что же делать?! – Слезы хлынули из глаз Лизы от
слабости, от рухнувшей надежды.
И вдруг она увидела промельк улыбки на лице Баграма.
– Наверное, искать другой хамам, не так ли?..
* * *
Казалось, следующий день равнялся году!
Гюлизар-ханым исчезла с самого утра. Лиза догадывалась –
почему, но она никак не предполагала, что искать баню в таком невеликом
городке, как Эски-Кырым, долго.
Настал вечер, дворец погрузился в тишину, отходя ко сну. К
этому времени Лиза настолько изнемогла от беспокойства, что еле нашла в себе
силы повернуть голову на звук открывшейся двери. Появились Гюлизар-ханым и
Баграм.
– Ну что?! – воскликнула она.
Гюлизар-ханым знаком призвала к молчанию. Проворно облачила
Лизу в полосатую татарскую рубаху, шальвары, сапожки, торопливо заплела косу и
накинула на голову покрывало, потом потянула за собою к двери, ведущей в
мыльню.
– Мало ли кто может в коридорах подслушивать! А если донесут
султану?!
– Но ведь за стеною покои Чечек, – возразила Лиза.
– Эта глупая курица давно спит, – ничуть не понижая голоса,
отмахнулась Гюлизар-ханым. – Теперь слушай, Рюкийе. Я все устроила. Сама
понимаешь, нелегко это было, но, думаю, все обойдется.
– Дождемся полуночи, когда все уж наверняка уснут, и
выскользнем…
– Ждать некогда, – покачала головою Гюлизар-ханым. – Иначе
не успеем обернуться до утра: идти далеко. Да и не верится, что нам втроем
удастся проскочить через посты. Сама посуди, ведь у каждой двери стерегут!
