– Ты думаешь, я сделал все это ради тебя? – с трудом
произнес он, и в его слабом голосе Лиза уловила отзвуки былого высокомерия. –
Да я перервал бы себе жилы зубами, когда б решился украсть возлюбленную у моего
брата и господина! Чего бы я стоил, когда б изменил дружбе и братству ради
женщины, всего лишь одной из многих? Нет, это кровь и вера пращуров моих
властно позвали меня… Я не смог этому противиться, но сам покарал себя за
предательство. Нельзя быть разом русским и татарином, христианином и…
Через мгновение глаза его остекленели. Этот непримиримый,
ледяной взор Лиза еще долго ощущала на своем челе.
* * *
Она подняла голову, поразившись внезапной тишине.
Остатки защитников галеры и бунтовщиков прекратили битву и,
стоя друг против друга, напряженно наблюдали за боем между Волгарем и
Сеид-Гиреем, словно бы пришли к молчаливому согласию, что победа одного из их
предводителей будет означать поражение всех сторонников другого.
По-прежнему в руках Волгаря было два ятагана против
удивительного оружия Сеид-Гирея. Казалось, сабля Джамшида живет своей,
отдельной жизнью, действует почти помимо воли своего обладателя, будто она сама
находит удовольствие в беспрерывном, причудливом сражении, изнуряя не только
противника, но и своего хозяина.
Если на лице Волгаря читалась только ожесточенная готовность
продолжать схватку, пока бьется сердце, то лицо Сеид-Гирея было изуродовано
тяжкой усталостью, которая на глазах сменялась полным безразличием ко всему на
свете, в том числе к собственной участи. Словно бы весь его боевой дух был
высосан этим неутомимым оружием, и теперь уже не Сеид-Гирей орудовал саблею, а
сабля – им.
Ему удалось выбить ятаган из левой руки Волгаря, однако тот
не отступил ни на шаг. И чем дольше оцепеневшая Лиза смотрела на поединщиков,
тем отчетливее видела, что удача постепенно клонится на сторону Волгаря.
Казалось, легендарная сабля Джамшида вытянула из рук Сеид-Гирея последние силы
и теперь ей уже нечем питаться – значит, и ее сила начала угасать, ее ярость –
усмиряться. И вот наконец настал тот миг, когда рука Сеид-Гирея, притиснутого к
самому борту, разжалась… Таинственная сабля вывалилась из ослабевших пальцев и
бесследно канула в море. В тот же миг рухнуло и мертвое тело молодого султана,
который, чудилось, умер даже прежде, чем его поразил неистовый удар Волгаря.
Вопль Лизы потонул в радостных криках, которыми разразились
победители. Безропотно бросавших оружие татар вязали, приковывали к скамьям,
теперь их ждала участь гребцов.
Волгарь, тяжело переводя дух, рассеянно отвечал на объятия и
рукопожатия сотоварищей своих, а взгляд его очей, сверкающих из-под
раскосмаченных седых волос, был устремлен на Лизу. Вдруг, испустив
пронзительный, торжествующий крик, он взмахнул ятаганом у самого лица своего,
отсек клок бороды под подбородком и развеял его по ветру, будто избавился от
некоего знака своего позорного и мрачного рабства.
– Миленко, воды! – гаркнул он. Серб тут же вытянул из-за
борта и выплеснул на Волгаря два ведра морской воды.
Со счастливым юношеским смехом Волгарь хлопнул Миленко по
плечу, так что тот рухнул на колени, а потом, глотнув из бурдюка, сделал,
пошатываясь, несколько шагов к Лизе, какое-то мгновение смотрел на нее шальными
голубыми глазами. Она впервые увидела косой шрам на его лице, и какое-то
воспоминание мелькнуло в голове, но не успело обратиться в мысль, потому что
Волгарь вдруг подхватил ее, стиснул в объятиях и понес в шатер на носу галеры.
* * *
Волгарь словно опьянел от усталости, от крови, от удачи, и Лиза
была тем, чего недоставало победителю: наградой, и добычей, ибо прежде
принадлежала его врагу, и просто женщиной, ласки которой он был лишен так
долго. Никакой силы не хватило бы, чтобы воспротивиться тому яростному напору,
с которым он смял слабые попытки отбиться, словно она была к тому же и
противником, коего надобно во что бы то ни стало одолеть. Однако после первых,
почти звериных натисков он разжал пальцы, стиснутые на ее горле, злобные укусы
сменились жаркими поцелуями, а сквозь надсадное дыхание прорвались хриплые
слова забытой нежности.
Лиза, которая едва не лишилась чувств от страха и боли,
пришла наконец в себя и вдруг с изумлением ощутила, что нет у нее ни сил, ни
желания противиться этой буре. Более того! Все существо ее рванулось навстречу
внезапной страсти Волгаря, и сладостное безумие закружило голову. Она слила
свои движения с его, она оплела его спину ногами. Ее влекло к нему так, как
умирающего от жажды влечет к себе желанный источник. Чудилось, их тела,
сплетенные объятиями, подъемлют и опускают волны неведомого моря. Сон ли,
явь?.. Даже угроза смерти не смогла бы оторвать ее от этого тела, которое
трепетало в ее руках, передавая и ей свой трепет, зажигая и ее своим огнем.
Никогда прежде, ни с кем не знавала она такого накала страсти. Тяга к этому
человеку поразила ее, подобно тому как меткая стрела поражает свою жертву в
самое сердце.
Дыхание Волгаря сделалось надрывным, и Лиза ощутила, как
плоть его задела наконец заветную струну в ее лоне и снова, снова, снова
трогает эту струну. Лиза застонала, вскрикнула… Волгарь уткнулся ей в шею,
стиснул плечи до хруста: «Ну… еще!» Лиза билась под ним, играла бедрами, как
рыбка на мелководье. Он мелко задрожал, заметался, застонал с хрипом: «Ох…
Господи!» – и замер, изливаясь в нее весь без остатка. И слаще всего было ей
понимать, что и он согласен сейчас на смерть, лишь бы не разомкнулись их
объятые единым восторгом тела…
Распахнув изумленные, счастливые глаза, Лиза взглянула в
помолодевшее, омытое блаженством лицо Волгаря и наконец узнала его.
Это был Алексей Измайлов.
* * *
Он сразу уснул, сломленный смертельной усталостью, а Лиза
долго лежала, ожидая, пока бессильно раскроются стиснувшие ее руки и она сможет
выскользнуть из его объятий, не потревожив, не разбудив.
Наконец она чуть отодвинулась, приподняла край шатра и,
только выбравшись наружу, вспомнила, что забыла одеться.
Впрочем, ее пока что не замечали: победители очищали галеру
от трупов, швыряя их в море, и никто не удивился еще одному всплеску,
раздавшемуся за бортом.
