– Безусловно.
– Вот и я про то же, – горестно вздохнул посол, – ничего не ясно. Ничего.
Помолчав немного, он осведомился:
– А позвольте узнать, какие у вас имеются соображения?
Статский советник пожал плечами.
– Пока самые общие. Во-первых, персы – народ богобоязненный. На такое преступление могут отважиться лишь самые отчаянные душегубы. Шариатский суд жесток. К нему привыкли за века. И хоть теперь действует суд светский, но до сих пор на площадях палачи за первую кражу отрезают лотам
[42]
палец до сустава, за вторую – рубят руку, а за третью – ногу; непокорным шаху отрезают носы, а особо неисправимым преступникам вспарывают животы. Я уж не говорю про битье бамбуковыми палками по пяткам. Ну и во-вторых, если представить, что они забрались каким-то образом вовнутрь, зарезали Раппа и вскрыли сейф, то, получив такую баснословную сумму, они, поверьте, бежали бы со всех ног и ни о каком ключе и не помышляли бы. А то ведь дверь входную замкнули. Стало быть, действовали обдуманно и, если хотите, дерзко.
– Вот-вот, именно, дерзко! Это вы точно подметили. Вы считаете, что это дело рук иностранцев?
– Вполне возможно. Но и местных жителей я бы не стал сбрасывать со счетов. Впрочем, не стоит мои рассуждения принимать всерьез. Это всего лишь дорожные раздумья, не больше.
– Что ж, вижу вам по силам любые ребусы и шарады. А их, мне кажется, здесь встретится немало. Да и не только в этом деле. К сожалению, день ото дня в Персии становится все тревожнее. События не ждут нас, а опережают…
Массивные напольные часы из красного дерева пробили десять раз. Они сделали это натужно и вяло, будто исполнение ежечасной обязанности им давно наскучило.
Посол поднялся и проговорил извинительным тоном:
– Простите, мне надобно навестить французского посланника.
Встал и Ардашев.
– И еще, – хозяин кабинета отвел глаза в сторону, – если вы планируете остановиться в посольстве, то я, к сожалению, смогу предложить вам только одну комнату.
– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, я привык жить анахоретом. Да и в городе делается невыносимо жарко. Я подыщу что-нибудь в Шах-Абдуль-Азиме.
– Лучше, пожалуй, в Зергенде, рядом с нашей летней резиденцией.
– Да, вы правы, там будет удобнее.
– Вот и прекрасно, – улыбнулся Иван Яковлевич, – будем соседями. Возьмите Байкова и «Форд». Пусть он покажет вам подходящие особняки. А вообще-то, если вам понадобится провожатый с автомобилем – не стесняйтесь, Митрофан Тимофеевич отныне в полном вашем распоряжении.
– Благодарю вас.
– А вы, замечу, хорошо знаете Персию.
– Я служил здесь, почти десять лет назад.
– Да-да, мне что-то об этом говорили. Вы подали в отставку и вновь вернулись…
– Что поделаешь. Как сказал один восточный мудрец: «Не вышло, как мне хотелось, а вышло, как Бог захотел».
– А вы весьма интересный собеседник. Я, знаете ли, люблю умных людей. Их на земле меньшинство. И потому они обречены коротать большую часть своей жизни в окружении дураков. Грустно, согласитесь. Заходите ко мне во всякое время, когда пожелаете. Честь имею кланяться, Клим Пантелеевич.
– Честь имею, ваше превосходительство.
Покинув посла, Клим Пантелеевич вернулся в комнату и с удовольствием переоделся все в тот же светлый костюм, в котором приехал. Шляпа и трость для него были более привычны, чем офицерская фуражка и шашка. По тогдашнему правилу парадный мундир дипломаты не были обязаны носить ежедневно. Это касалось лишь особых случаев, к которым, безусловно, относилось и представление вышестоящему начальству.
Оставшееся до конца дня время ушло на поиски дома. И в этом Байков оказал статскому советнику неоценимую услугу. Не успело небо озариться последними кроваво-красными всполохами, как подходящее пристанище нашлось. Им оказался (небольшой по российским меркам и огромный по местным) пятикомнатный каменный дом в Зергенде с источником воды, именуемым здесь «мерхеном» (бассейном), садом и верандой.
Так же быстро вездесущий драгоман подыскал Климу Пантелеевичу лакея по имени Ферох. Это был невысокий смуглый тридцатитрехлетний брюнет с хитрыми глазами, редкими усами и клиновидной бородкой. Издалека его можно было бы принять за подростка. Он, как и большинство персов, отличался словоохотливостью и, улыбаясь при каждом удобном случае, называл Ардашева «сааб»
[43]
. В этот момент его радостное лицо со сросшимися на переносице бровями и прямым носом напоминало гасанабадский
[44]
арбуз. Представляясь Ардашеву, Ферох с гордостью заявил, что у него шестеро детей и красавица агди (законная жена); не преминул также упомянуть о том, что за последние лет десять он сделал головокружительную карьеру от продавца айрана и мохаллеля
[45]
до письмоводителя у нотариуса и даже газетного репортера. Хотя по его худощавости было видно, что ни одно из названных занятий не принесло ему сытой и спокойной жизни. О России он почти ничего не знал, за исключением того, что русские дамы, как и все европейки, не только ходят с открытыми лицами, но даже не закрывают руки и лодыжки, а иногда выставляют напоказ – о, прости, Пророк! – вырез на груди. При этих словах он закрывал глаза и мечтательно, будто собирался кушать шоле-зард
[46]
, проводил языком по губам. Ферох носил кола
[47]
, коричневый ситцевый кафтан с узорным поясом, служившим одновременно и карманами, шальвары и серые гиве. Он приходил утром и уходил вечером, если, конечно, у Ардашева подолгу не засиживались гости. А такое иногда случалось.
Первым статскому советнику нанес визит военный агент Кукота. О появлении русского серхенга
[48]
Ферох доложил шепотом и передал визитную карточку.
– Проси, – велел Ардашев.
В дверях, как в картинной раме, возник подтянутый офицер лет сорока. Его внешность напоминала дамского угодника из нашумевшей фильмы «Жених по объявлению»: тонкие аккуратные усики пирамидкой, черные пронзительные глаза, прямой, слегка длинноватый нос, который совсем его не портил, волевой подбородок и зачесанные назад слегка набриолиненные волосы. В левой руке он держал два бумажных кулька.
