Кукота молча разлил коньяк и выпил свою рюмку; закусив шоколадкой, подкурил новую папиросу. Пуская дым, он откинулся в кресле и заметил:
– А вы умеете работать: здесь всего несколько дней, а уже обзавелись осведомителями. Похвально. Случаем, в жандармерии никогда не служили?
– Бог миловал, – усмехнулся Ардашев.
Будто вспомнив о чем-то, военный агент щелкнул крышкой карманных часов и, вставая, изрек:
– Вы уж простите меня великодушно, Клим Пантелеевич, но мне пора. Совсем запамятовал, срочная встреча.
– Однако мой вопрос так и остался без ответа. Надеюсь, вы найдете время закончить наш разговор.
– Да-да, несомненно, – неохотно пообещал Кукота и в сопровождении хозяина зашагал к калитке.
На улице, увидев проезжающего свободного сурчи, он остановил его. И тут же, обернувшись к Ардашеву, проронил:
– Честь имею.
– Честь имею, Корней Ильич.
Забравшись на сиденье, полковник что-то сказал извозчику на фарси, и пегая лошадка потрусила по тегеранской дороге. В воздухе повис табачный дым, плывущий невесомой хлопчатой ватой. Постепенно он слился с пыльным облаком, превратившимся в серое пятно, которое скоро становилось все меньше и меньше.
Статский советник задумчиво смотрел на удаляющийся экипаж, пока он совсем не скрылся из виду.
V
На следующий день после встречи с полковником Ардашев вызвал Байкова. Теперь Климу Пантелеевичу предстояло разыскать посольского врача, который мог пролить хоть какой-то свет на обстоятельства убийства Раппа. Оказалось, что доктор не переехал вместе со всей миссией за город, а остался жить в столице. Причиной этого был почти нескончаемый поток недужных посетителей, которые с раннего утра занимали очередь к русскому целителю.
Автомобиль въехал в город и, миновав площадь Мошир-эль-Довлэ, понесся к Хиабану Шахабад. И хотя нагар – время между десятью и двенадцатью часами дня – приближался к полудню, улицы были полны людей, и Байкову то и дело приходилось сбрасывать скорость и крякать сигналом. От Лалезара до Мейдане-Тупханэ добрались быстро. Повернув на Больничный Хиабан, проехали еще с полверсты. Именно здесь, в юго-западном квартале Тегерана, в районе Казвинских ворот, и обосновался врач российского посольства.
За саженым дувалом
[51]
высился особняк из белого, выгоревшего на солнце камня. У калитки толпилось несколько стариков, три молодых перса и две женщины в чадрах с грудными детьми на руках. Завидев автомобиль, они молча уставились на диковинное чудо техники.
– Вот так всегда, – проговорил Байков, указывая на очередь больных. – Мне иногда кажется, что наш доктор хочет заработать все деньги мира.
– Здесь, пожалуй, это возможно, – выходя из машины, согласился Ардашев и вспомнил не раз виденную картину персидского врачевания: бродячий хаким
[52]
обычно кричит на площади, что пускает кровь, рвет зубы, спасает от лихорадки, изгоняет бесов и лечит от бесплодия. Легковерные иранцы, страдающие недугами, от безысходности часто идут к нему за помощью. И какое же лечение они получают? Бесплодие пытаются побороть стаканом сырой нефти, который нужно выпить сразу. А тем, кого трясет лихорадка, приходится сложней: бедолаге приказывают раздеться донага, укрыться кожей черного барана и три раза в день принимать воду с золой от сожженного дуа
[53]
. Несчастных, получивших пулевые ранения, исцеляют своеобразно: если рана на животе, то ее мажут кислым молоком и накладывают паутину; если повреждена конечность – делают компресс из овечьего навоза. Резанные, колотые и рубленые увечья лечат смесью кислого молока и протухших куриных яиц. Бесов же изгоняют молитвами. Чаще всего, по словам хакима, Ифрит
[54]
вселяется в жен, отчего они делаются сварливыми, устраивают ежедневный «шулюх» (скандал) в доме и отравляют жизнь мужчине. Таких супружниц называют «нашезе» (фурия).
Калитка неожиданно отворилась, и в ней возник какой-то привратник в кола. Узнав драгомана, он учтиво склонил голову и повел гостей к дому.
Двор представлял собой цветник, разбитый среди фруктового сада. Клумбы астр, магнолий и роз чередовались с лимонными, померанцевыми и персиковыми деревьями, которые обступали двухэтажное строение с плоской крышей со всех сторон. Прямо перед входом, у бассейна, окруженного цветами, в тени обвитой виноградом беседки восседал человек лет пятидесяти пяти с седыми пышными бакенбардами и довольно значительной залысиной. Внешности он был типично славянской: круглое лицо, большой, изрезанный морщинами лоб, взгляд с едва заметной хитрецой, нос картошкой и моржовые посеребренные временем усы. Доктор был одет в простую белую сорочку с расстегнутым воротом и легкие серые брюки. Спиной к нему с задранной кверху рубахой сидел какой-то перс. Врач прослушивал пациента медицинской трубкой. Завидев Байкова с незнакомым человеком, он кивнул и указал рукой на соседние стулья. Привратник тотчас же вернулся обратно.
Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что думает о больнице. О том времени, когда он почти целый год восстанавливался после тяжелого ранения. «А с чего это я принялся копаться в неприятном прошлом?» – мысленно спросил он себя. И тут же понял, в чем дело – вокруг стояли открытые пузырьки с лекарствами.
В голове писателя тут же родилось предложение: «Ароматы южного лета смешивались с запахом йодовой настойки и нашатыря… Что ж, неплохая фраза для какого-нибудь романа. Надо бы записать ее, когда вернусь, не забыть».
А доктор тем временем объяснил больному что-то по-персидски, затем отсчитал некоторое количество пилюль и выдал склянку с микстурой. Мужчина забрал бутылочку и, благодарно поклонившись, ушел. На столе осталась трехтуманная ассигнация, которая тотчас же исчезла в кармане брюк эскулапа.
Коллега Гиппократа повернулся к гостям и, рассеянно уставившись на Ардашева, спросил:
– А мы с вами раньше нигде не встречались?
– Признаться, не помню, – ответил статский советник.
– Странно, – задумался доктор. У меня очень хорошая память на лица. И я вполне уверен, что я вас видел. Только давно. Может быть, лет семь-восемь назад или даже десять. – Он пожевал губами. – Да-а, а впрочем, нет… я, вероятно, ошибаюсь. А вас как изволите величать?
– Ардашев Клим Пантелеевич.
– Нет, – он опустил вниз глаза, – эту фамилию я точно слышу впервые. Однако будем знакомы – Любомудров Павел Степанович. Я, как вы понимаете, служу врачом.
– Собственно, поэтому мы к вам и пожаловали. Дело в том, что я по заданию министерства провожу расследование убийства коллежского советника Раппа. А вы, насколько мне известно, успели осмотреть труп еще до того, как его унесли, верно?
