Взошли на первую площадку. От нее в разные стороны тянулись коридоры-лихтлоги, параллельные нижней штольне и как бы составляющие второй этаж серебряного рудника «Надежда». Передохнув, снова потопали по крутым и широким ступеням наверх, к самому небу. Вторая площадка оказалась уже в нескольких саженях от верхушки шахты. Уже не до отдыха: скорее наверх, к свету, воздуху, жизни.
Ад оставался где-то позади. Вниз лучше не смотреть.
Вдох полный, глубокий… Небо над головою серое, а вовсе не голубое, как виделось со дна шахты. Ничего, и под серым небом люди живут. Главное — жить под небом, а не под каменными глыбами штольни. И он будет жить под небом, а иначе лучше и не жить вовсе. Ведь если в жизни мучений и горя больше, нежели покоя и радости, то на кой ляд такая жизнь!
Бежать, бежать отсюда, любыми способами…
А покудова — освободиться от работ в штольне. Пусть Дед научит, как это сделать. Иначе не останется сил на побег.
Бежать, бежать…
— Ну, как экскурсия, паря? — хмыкнул Дед и остро посмотрел прямо в глаза Георгию. — Понравилась?
— Несказанно понравилась, — ответил Полянский и впал в задумчивость. А потом медленно произнес: — Только работать в штольне я не буду.
— Как так? Откажешься, что ли? — не отводил взгляда от парня старый бродяга. — Тогда тебя, как «отпетого», в одиночку посадят и на цепь к стене прикуют.
— Нет, напрямую-то не откажусь, — сказал Георгий, продолжая смотреть в глаза Деду.
— А как тогда? — спросил тот.
— А вот ты меня и научишь, как от штольни отнекаться и одиночки избежать.
— Наука денег стоит, — скосил глаза в сторону Дед, удостоверяясь, не слушает ли их кто. Но до них никому не было дела. Те, кто был на «экскурсии», сидели смурные, уперев взгляд в одну точку, а остальные, что отдыхали от работ, кидали кости, посматривая время от времени на дверь казармы и колодника, стоящего возле нее «на стреме».
— Есть у меня деньги, — ответил Жора, тоже незаметно оглядываясь вокруг. — Ты же знаешь. Должен знать! Научишь, как отсюда выбраться?
— Бежать, что ли? — поднял брови Дед.
— Сначала от штольни освободиться, а потом и бежать.
— Ну, чтобы «дать винта»
[2]
молодому да зеленому в одиночку — ты и думать забудь, паря, — нахмурившись, ответил Дед. — Пропадешь непременно. И косточки твои лесные звери обглодают…
— Ну, тогда давай вместе сбежим, — предложил Георгий. — Ты что, на каторге и помереть хочешь?
— Нет, помереть я желаю на воле, — возразил Дед. — Но про побег ты покуда и не помышляй. К нему, паря, готовиться долгонько надобно. Может, год. А то и все два.
— Так, давай сегодня и начнем, — сказал Георгий.
— Что начнем? — не сразу понял Дед.
— К побегу готовиться… — Полянский снова уперся в него взглядом: — Ну, что скажешь?
— Добро, — не сразу ответил Дед. — Только о том, паря, что мы с тобой сейчас порешили, ты помалкивай. Иначе на побег вся казарма подпишется, коль все здесь каторжные по первому разряду — терять-то им все одно нечего. И тогда от нашей тайны один пшик получится.
— Готовиться будем, так они все равно заметят, — сказал Георгий, снова поглядев по сторонам.
— Заметят, — согласился Дед. — Только звонить об этом всем да каждому совсем не обязательно, верно?
— Да понял я, понял. А теперь учи, как мне от штольни отмазаться, и чтоб чин-чинарем, не на день-другой или на неделю, а навсегда.
— Ну, наука, паря, тута не шибко сложная, — хмыкнул старый бродяга. — Надобно больным сказаться, да таким больным, чтобы от штольни освобождение дали. Однако врачи тюремные да фельдшера на такие приемы нашего брата-варнака с солью тертые да битые-перебитые и симулянта враз определят…
— А ты так научи, чтоб они не распознали. Можешь? — Георгий с надеждой посмотрел на Деда.
— Могу, конечно. Но тут, паря, во многом все от тебя будет зависеть. От твоего характера и воли…
— Я готов, — твердо произнес Георгий.
Дед посмотрел на парня, покачал головой и проворчал:
— Гото-ов он. Падучую болезнь видел когда-нибудь?
— Нет.
— Пену изо рта могешь пускать?
— Пену? — удивленно переспросил Жора.
— Пену, пену, — кивнул головой старый бродяга.
— Нет…
— Может, грыжу тебе сварганить?
— Как это? — потрогал свой живот Георгий.
— А так: будешь пить натощак толченого стручкового перцу с сахаром, вот грыжа и вылезет, — ответил Дед и испытующе посмотрел на Полянского: — Тогда от работ на руднике точно освободят, зарок тебе даю. Только потом всю жизнь будешь с грыжею жить…
— А иначе никак нельзя? — малость сник Жора.
— Отчего же нельзя, можно. Прикинуться заболевшим тифом или, на худой конец, дрисней. Дизентерией, ежели по-врачебному. Слопаешь натощак столовую ложку табаку нюхательного, тут тебя и понесет-закрутит: биение жил начнется, жар поднимется, блевать будет хотеться все время, и дристать станешь беспрерывно, как заведенный. В больничку тогда точно положат. И лечить будут.
— И что? — посмотрел на старого варнака Георгий.
— И ничо… Вылечат.
— А потом, после излечения? — не отставал от Деда Полянский. — Потом-то что будет?
— А потом на работы определят. Полегче, нежели в штольне.
— Это годится, — кивнул Георгий.
— А то давай забьем тебе в уши кашицу из сока травы, воску и гнилого сыру. Все это вскорости из ушей потечет и вонять будет за милую душу, как настоящий гной. Глухим в штольне, сам понимаешь, тоже делать нечего. Но ежели врач попадется хитрый да опытный, да глухоту твою проверит, тогда держись… На самые тяжкие работы после этого определят. И уже не отмазаться будет…
— А как он может это проверить? — спросил Георгий.
— Доктор-то? — усмехнулся старик. — Имеются способы… К примеру, возьмет да хрястнет у тебя над ухом железкою об железку неожиданно, ты и вздрогнешь. Стало быть, слышишь. И конец твоей болести, паря. Промоют уши — и на работы… Тюремные доктора, они ребята ушлые, многие эти арестантские фельды
[3]
наперечет знают.
— Ну, а сам-то ты что посоветуешь? — спросил Георгий.
Дед немного подумал, потом ответил:
— Давай, мы из тебя калеку сухорукого сделаем? Чай, лекаришка тюремный да фельдшера просмотрят… Тогда не на время, навсегда от штольни освободят. Куда ты, со сведенною и сохнущей рукою годен? Разве, за водою с ведерком ходить да уголек для печи таскать…
