На еду дали двадцать минут, потом надзиратели погнали их обратно.
Камеры закрывали ровно в семь тридцать. Карл навзничь лег на койку, скрестив ноги и подложив руки под голову. Он очень устал. День был полон тревоги и неуверенности. Но ужин оказался съедобным, и Карлу очень хотелось, чтобы на ночь выключили яркие дуговые лампы под потолком камеры. Однако надзиратели предупредили его, что такого не бывает.
Постепенно он осознал, что голоса заключенных вокруг него стихли, сменившись выжидательным шепотом и смешками. Карл сел и через решетку посмотрел в длинную галерею, но поле его зрения было ограничено, и он не видел, почему изменилось настроение других обитателей шестого уровня.
Потом он снова сел и спустил ноги с койки, потому что услышал приближающийся по коридору топот множества ног. В поле его зрения появился старший надзиратель Лукас Хеллер. В руке он по-прежнему держал хлыст. Хеллер был в форменной фуражке и отглаженном мундире.
– Заключенный, встать! – приказал он.
Карл встал.
– Как тебе нравится твой первый вечер в Холлоуэе, Бэннок?
– Все в порядке, сэр.
– Ужин нормальный?
– Никаких жалоб, начальник.
– Скучаешь?
– Нет, начальник.
– Жаль, Бэннок. Потому что я привел несколько хороших парней, чтобы они составили тебе компанию. Некоторые из них просидели здесь по двадцать лет и больше и адски соскучились. Ведь все это время у них не было женщины. Могу сказать, что они чертовски горячи!
Карл почувствовал, как у него по коже поползли мурашки. Он слышал определенные шутки и сплетни, но хотел верить, что это неправда и с ним такое никогда не случится. Но за Лукасом стояли незнакомые ему люди.
– Позволь представить тебе мистера Джонни Конго.
Лукас положил руку на плечо стоявшего с ним рядом человека. Лукас был высок, но, чтобы сделать это, ему пришлось поднять руку на высоту своей головы. Джонни казался высеченным из антрацита, голова круглая и гладкая, как пушечное ядро. На нем были только футболка и трусы, и Карл видел, что его конечности подобны стволам черного дерева: сплошные мышцы и кости, ни капли жира.
– Мистер Конго приговорен к смертной казни и сидит внизу, ждет решения по его апелляции в Верховный суд. Он с нами уже восемь лет и пользуется в Хэллоуэе большим уважением, поэтому у него особые права на посещение.
Лукас протянул руку ладонью вверх, и Конго положил в нее двадцатидолларовую банкноту. Лукас благодарно улыбнулся и нажал на кнопку. Дверь открылась.
– Вперед, мистер Конго. Не торопитесь, у вас сколько угодно времени, наслаждайтесь.
Конго вошел в камеру, а остальные столпились у решетки, отталкивая друг друга, чтобы лучше видеть, и улыбаясь в ожидании.
– У тебя есть макассаровое масло, белый? – спросил Конго у Карла. – Тридцать секунд на то, чтобы смазаться и встать на колени, иначе я войду на сухую.
Карл попятился от него. От ужаса он потерял дар речи и забормотал:
– Нет. Нет, отстань.
Камера была маленькая; тремя гигантскими шагами Конго загнал Карла в угол. Он схватил его за руку. И небрежным поворотом запястья бросил на койку.
– Снимай штаны, белый. Давай сюда масло.
Тут Конго сам увидел бутылку с маслом на полке над раковиной, куда ее поставил Карл. Он взял ее и отвинтил крышку. Вернулся к койке. Карл свернулся в клубок, поджав колени к подбородку. Конго повернул Карла лицом вниз, потом встал коленом ему на спину между лопатками и содрал с него брюки. Высоко поднял бутылку и вылил половину ее содержимого между ягодицами Карла.
– Готов ты или нет, я иду, – сказал он, пристраиваясь за Карлом.
– Нет… – произнес Карл и закричал. Это был звук невероятной боли. Все ожидающие передавали Лукасу плату за вход, как зрители на футболе, и столпились в камере за парой на койке. У всех голоса охрипли от похоти и возбуждения. Один из них закричал:
– Вперед, Конго! Вперед, вперед, вперед!
Остальные подхватили припев:
– Вперед, Конго, вперед!
Неожиданно Конго выгнул спину, запрокинул голову и заревел, как лось в период гона. Человек, стоявший за ним, помог ему встать и сразу занял его место. Карл снова закричал.
– Боже, как сладко он поет! – сказал третий в очереди.
К тому времени как место над Карлом занял пятый, крики затихли. Последний, уходя, печально покачал головой:
– Парни, он, кажется, помер.
Конго отдыхал на койке рядом с Карлом. Но вот он встал и сказал:
– Нет, еще дышит. А если дышит, может и любовью заняться.
И снова встал за Карлом.
Пригласили доверенного санитара из больницы. Тот проверил пульс Карла под подбородком, на сонной артерии.
– На сегодня старине достаточно. Помогите спустить его вниз, и недели через две-три он будет готов к новым развлечениям.
* * *
К рассвету Карл от шока и потери крови находился в критическом состоянии. Вызвали врача. Тот приказал перевести Карла в главную тюремную больницу Хантсвилла.
В операционной из брюшной полости Карла с помощью помпы откачали почти два литра крови и семени. Затем врач наложил швы на порванные кровеносные сосуды, заштопал нижную часть толстой кишки и наконец влил три литра свежей крови.
Во время пребывания в больнице Карлу разрешили звонить по телефону и принимать посетителей. Он позвонил в Карсонский национальный банк в Хьюстоне и попросил того, кто вел его счета, навестить его. Карл был важным клиентом, и клерк немедленно отозвался.
До своего ареста Карл в течение двух лет и четырех месяцев работал в фирме приемного отца «Бэннок ойл». Вначале Генри назначил ему жалованье в сто десять тысяч долларов в месяц. Генри верил в политику кнута и пряника. И считал, что его единственный сын должен получать королевское вознаграждение.
К удивлению и радости Генри, Карл почти сразу проявил чрезвычайную деловую сообразительность и хватку, каких нельзя было ожидать от человека его лет и опыта. К концу первого года Генри с великой гордостью понял, что Карл финансовый гений, чья природная одаренность равна, а иногда и превосходит его собственную. Карл демонстрировал невероятное чутье на прибыль, как голодная гиена чует разлагающуюся тушу. Таланты Карла расцветали, а вместе с тем росло и его жалованье. К концу второго года он заработал место в совете директоров «Бэннок ойл», а его зарплата и директорские бонусы превысили двести пятьдесят тысяч долларов в месяц. «Семейный доверительный фонд Генри Бэннока» в соответствии с условиями должен был выплачивать ему сумму, втрое превышающую его личный заработок. Благодаря щедрости отца Карл даже после выплаты налогов имел на счету свыше пяти миллионов долларов, поэтому клерк и отозвался немедленно.
