– Да Максим у нас и так с большим приветом, – смеется Валентин.
Мне не хочется оставаться с ним рядом, хотя стоило бы уточнить, что именно этот ехидный злыдень имеет в виду на сей раз? Что увлечение Макса мной есть верный признак сумасшествия? А сам Валек тогда кто – вообще сексуальный маньяк?
Я ковыляю в палату, не глядя на пациентов, которые бредут встречным курсом.
Я никого не хочу видеть.
Знаете, чужие чувства – это как похмелье без выпивки!
«Трезвость – норма жизни», – одобрительно бормочет мой внутренний голос.
– Все будет хорошо, – в такт прыжкам на одной ножке повторяю я свою мантру. – Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо.
– Тебе нравится? – спрашивает Макс, отводя ладони, которые он держал у моих глаз, как шоры.
– Очень… Очень мило, – жалко лепечу я, оглядывая просторную комнату.
«Мило» – невыразительное слово, но я не могу придумать ничего получше, потому что разочарована.
Нет, сама по себе комната прекрасна! Она большая, светлая, недавно отремонтированная и демократично меблированная в минималистском стиле. И разочарована я вовсе не тем, что помещение похоже на безликий выставочный стенд магазина «ИКЕА». Меня огорчает тот факт, что я не вижу в интерьере ничего, что доказало бы: это жилье – мое.
– А где мои вещи? – спрашиваю я Макса.
– Какие?
– Ну… разные.
«Разные, разные! Голубые, красные! Желтые, зеленые, мали-и-иновые!» – не упускает случая запеть веселую песенку мой внутренний голос.
Я и сама не понимаю, какими вещами интересуюсь. Просто мне казалось, что в моем жилище должны присутствовать предметы, сохранившие отпечаток личности хозяйки.
Ну я не знаю… Корзинка с незаконченным вязаньем (не зря же я думала о набрюшниках для черепашек, я явно знакома со спицами), разбросанные там и сям конфеты и шоколадки (я сладкоежка, этот факт мне открылся еще в больнице), любимый плед на ручке кресла, облезлый плюшевый мишка с оторванным ухом…
При слове «мишка» по моим мозговым извилинам проходит беспокойная рябь, я замираю в ожидании, но ничего не происходит. Волнение затихает бесследно, в дистиллированной памяти ничего не всплывает.
Да что такое у меня с медведями?!
«Может, ты была цирковой дрессировщицей? – оживляется неугомонный внутренний голос. – Принцессой цирка! Але, гоп!»
– Гоп-стоп, – бурчу я.
– Какие – разные? – настаивает на конкретном ответе Макс.
– Да любые! Хотя бы фотографии в рамочках!
– Ты же не любишь фотографироваться, – пожимает плечами любимый. – Говоришь, что ужасно получаешься на снимках, хотя это полная чушь.
– Правда?
Я чувствую, что очень сильно изменилась. Я бы хотела сфотографироваться вместе с Максом! Не сию минуту, конечно же, не сразу после выписки из больницы, но после посещения косметолога и парикмахера, которые, надеюсь, смогут сделать меня чуточку симпатичнее, чем в натуральном виде.
– А где моя одежда? Белье, обувь? Домашние тапочки?
В больнице я пришла к смелому выводу, что по тапочкам можно очень многое узнать об их владельце.
– Ты же не носишь халаты и тапки! – Макс как будто чуточку возмущен.
– А… что же я ношу? – осторожно спрашиваю я и с тайным страхом жду ответа.
Мне рассказали (не один человек и не один раз), что в клинику меня привезли без одежды.
Ну, ладно, не просто без одежды, а буквально в чем мать родила!
Представляете?
Все, что я знаю о себе «доисторического» периода – что я в голом и пьяном виде слетела ночью в пропасть на чужой машине!
Это не способствует самоуважению.
– Шорты, майки, носки, – коротко перечисляет Макс.
Я облегченно выдыхаю. Слава богу, я хотя бы по дому не разгуливала в костюме голого короля!
– И где же они?
Черт с ними, с тапочками, ведь любимые домашние шорты (плюс к ним еще майка, плюс носки) тоже могли бы кое-что рассказать о своей хозяйке.
К примеру, если это были мягкие хлопчатобумажные штанишки-буф с цветочными принтами, значит, я романтичная особа. А если тугие «велосипедки» цвета хаки – наверное, я феминистка. А если высоко обрезанные джинсы…
– Старые я выбросил, а новые лежат в комоде, – равнодушно сообщает Макс, обрывая мои волнующие фантазии на тему штанишек.
– В комоде!
Со всей возможной скоростью (а это не так уж быстро, потому что я хромаю, как пират-ревматик на деревянной ноге) я бросаюсь к упомянутому предмету мебели.
Э-э-э… М-да, негусто.
В ящике нахожу простые хлопчатобумажные носки (четыре пары в запечатанных пакетиках) и соответствующее количество такого же элементарного белья – тоже нового, с ярлычками.
– Кто это покупал?
Мне кажется, или Макс краснеет?
– Что-то не так? – спрашивает он вместо ответа.
– Нет-нет, все нормально, даже прекрасно, я очень люблю натуральные ткани, – торопливо заявляю я. – Хлопок, лен, конопляное волокно…
Гм, что-то не то я говорю, про коноплю не стоило бы, это как-то компрометирует.
– Шелк, шерсть, диагональ, драп, габардин, – меня несет.
Я собираюсь еще упомянуть натуральный мех, потому что он совершенно точно мне очень нравится – я видела норковые шубки в гардеробе клиники и тихо обзавидовалась, но в этот момент понимаю, что еще не заглядывала в гардероб, а ведь он может оказаться настоящим Клондайком!
– Как! Это все?!
Не оказался.
Улыбка, которую я удерживала так долго и старательно, капризно выгибается и перевернутой скобкой царапает мой вздрагивающий подбородок.
Макс заглядывает в подсвеченное нутро просторного шкафа через мое плечо. Рассматривать там особенно нечего: одни поношенные голубые джинсы с вышивкой, одна розовая футболка со стразами и пятнышком алой помады на вороте и один сине-серый кардиган из тоненького трикотажа, тоже явно неновый.
– Ни курточки, ни плащика, ни шубки? – жалко лепечу я, надеясь, что не выгляжу при этом как алчная дурочка.
– Так ведь было лето! – защищается Макс.
Я сникаю. Он говорил мне, что купил эту квартиру незадолго до аварии и пожить в ней до ремонта мы не успели.
Увы, здесь все новое, а это значит, что искать тут себя старую бессмысленно.
– Помочь тебе собраться? – спрашивает Макс.
Кажется, ему не терпится отсюда убраться.
Или убрать отсюда меня.
– Что тут собирать? Лучше дай мне денег, – грустно отвечаю я. – Куплю все новое на курорте, хоть так себя порадую.
