Грация проснулась с каким-то смешанным чувством радости и грусти в это воскресное утро. Еще длинный день с ним! Последний день; но пока он был еще впереди, она считала себя счастливою. В саду было светло и свежо, когда Губерт Вальгрев вышел к ней, а она была светлее и свежее самого утра. Они гуляли вместе до завтрака, потом вместе пошли в церковь и весь день провели, не расставаясь. Даже в этот день отдыха никто не прерывал их беспрерывного tête-á-tête. Джемс Редмайн разгонял сном следы непривычных развлечений последней недели, чтобы на следующее утро встретить жену с ясным лицом. Сыновья его провели большую часть дня, сидя на заборах и рассуждая с земледельцами и с прихожими мальчиками.
Счастливее этого воскресенья в тенистом саду среди пышных мальв и увядающих роз не было дня во всей молодой жизни Грации. Под вечер Губерт Вальгрев заметил перемену в ее лице. Руки ее дрожали, и тогда он взял одну из них, она была холодна, как лед.
— Что с вами, моя милая? — спросил он нежно.
— Ничего, но вы уезжаете завтра. Могу ли я быть счастлива?
— Но вы знали это с самого начала. Мы условились, что день возвращения вашей тетки будет днем моего отъезда. Разлука всегда была перед нами.
— Да, но я не знала, что она так ужасна, — отвечала она, горько заплакав.
Тяжело ему было смотреть на ее слезы, но человеку, решившемуся добиться успеха в жизни, приходится часто подавлять свои чувства. В эту минуту он отдал бы многое, чтоб иметь возможность прижать ее к сердцу и предложить ей быть его прекрасною молодою женой, — многое, но не все. Если б он трудился безропотно, если б ему нечем было жертвовать, он мог бы забыть разницу в положениях и слить свою судьбу с судьбою любимой женщины. Но он трудился далеко не безуспешно, и его настоящее положение было критическое. Он был многим обязан руке, которая помогла ему взойти на первые ступени лестницы и могла помочь ему идти дальше. Жениться на Грации значило отказаться от лучшего друга, иными словами обречь себя на погибель. Судья может жениться хоть на своей кухарке, но для молодого, добивающегося успеха, адвоката женитьба составляет важный шаг в жизни. Губерт Вальгрев не хотел рисковать своею карьерой. Он вступил на общественное поприще еще молодым человеком, только что окончившим курс в коллегии, и с твердым намерением составить себе имя. В жизни его были обстоятельства, вследствие которых это стремление было в нем сильнее, чем в других мужчинах. Он никогда ни на волос не отступал от принятого решения. Несчастная любовь к дочери фермера была первою ошибкой с его стороны.
Он утешал ее как умел, осушал ее слезы и заставил ее наконец улыбнуться ему, но не радостна была ее улыбка.
— Желала бы я знать, увидимся ли мы опять когда-нибудь, — сказала она грустно, и вслед за этими словами произнесла стихи Ромео и Джульетты, которые читала с ним вместе в саду:
Какая мысль зловещая во мне!
Мне кажется, когда тебя я вижу,
Прощаясь так с тобой, что ты в могиле.
— Милая моя, мы увидимся. Я приеду повидаться с вами когда-нибудь, когда вы будете, может быть, замужем.
— О, нет, нет, нет, — воскликнула она качая головой.
— О да, да, да, Грация. Наша любовь была только поэтический сон. Каждый из нас пойдет теперь своею дорогой и будет жить своею жизнью. Помните, что говорил Лонгфелло, которого вы так любите:
Жизнь реальна, жизнь серьезна.
И моя милая Грация будет когда-нибудь уважаемой женой и матерью. Таково назначение женщины. Я приеду повидаться с вами и застану вас центральною фигурой счастливого семейного кружка, И отец ваш возвратится к тому времени.
Ее лицо, озаренное луной, покрылось смертельною бледностью.
— Отец мой! — повторила она, содрогнувшись. — Я едва не забыла с вами отца моего.
Настало утро. В опаловой колеснице явилась розовая Аврора, а в почтовой телеге мистрис Джемс Редмайн. Последняя прибыла в Брайервуд около завтрака, столичного завтрака, следовательно, встав необычайно рано и сделав в это утро сорок миль, чтобы быть дома до начала стирки. Вся поэзия прохладного старого дома исчезла с ее появлением. Бывают люди, которые всюду вносят с собой будничную атмосферу, разговор которых не интереснее таблицы умножения, а наружность обещает так же мало нежных чувств, как обертка от счетной книги. К числу таких личностей принадлежала мистрис Джемс.
Она машинально поцеловала племянницу, окинула глазами углы комнаты, опасаясь, что чистота недостаточно строго соблюдалась во время ее отсутствия, и только уже успокоившись на этот счет, устремила пытливый взгляд на лицо племянницы и объявила, что Грация «страшна».
— Ты, вероятно, просиживала целые дни в комнатах вместо того чтобы гулять каждое утро, — сказала она.
— Напротив, тетушка, я очень много гуляла, — отвечала Грация.
— Очень много? А наволочки? Кончила их?
— Почти кончила.
— Почти! Ты никогда не доделываешь до конца никакого дела. Вот что значит пансионское воспитание! У меня терпения не хватает смотреть на такие надувательства.
— Хорош ребенок, тетушка? — спросила Грация, надеясь дать разговору миролюбивый оборот.
— У него корь, — отвечала мистрис Джемс резко.
— Я никогда не видала такой сильной сыпи.
— Но он, надеюсь, скоро поправится, тетушка?
— О, он поправится очень скоро, но не приведи Бор, иметь дело с такими лентяйками, как эти месячные няньки. Если бы можно было воспитывать детей первый месяц посредством машин, это было бы большим облегчением для семейств. Что мистер Вальгри?
— Он здоров, тетушка. Дядя Джемс, вероятно, писал вам, что он уезжает.
— Да, писал что-то такое, но я ничего не разобрала. Твой дядя плохой писака. Когда же он уезжает?
— Сегодня, — вымолвила Грация, вынув из рабочей корзинки одну из злополучных наволок и разглядывая дыру.
— Сегодня! — воскликнула тетка. — Что-то уж слишком скоро. Впрочем, он платил аккуратно и может уехать когда ему угодно. Трудно найти другого такого спокойного жильца. И он доставил нам немало выгоды. Я положу от десяти до пятнадцати фунтов в сберегательный банк на имя твоего отца из денег, которые мы получили с него.
Мистрис Джемс сняла шляпу, умылась в кухне самым жестким желтым мылом, не заботясь, полезно ли оно для ее кожи, надела чистый чепчик и пошла засвидетельствовать свое почтение уезжавшему жильцу. Его чемодан и мешок были вынесены в старомодную низкую прихожую, у дверей ждала кингсберийская почтовая карета. Грация стояла у окна, бледная как призрак. Отыщет ли он ее, чтобы проститься с ней? Или уедет, не сказав ни слова? Глаза света теперь видят его, доведет ли он хладнокровно свою жестокую роль до конца, не заботясь об ее страдании?
В прихожей послышался ее голос. Она начала слушать, как будто каждое слово было вдохновенным.
— Очень жаль, что приходится расстаться с вами, мистрис Редмайн, — сказал он своим ленивым тоном. — Я не ожидал, что сельская жизнь мне так понравится. Тысячу раз благодарю вас за ваше внимание. Ничто кроме крайней необходимости, не могло бы заставить меня расстаться с вами. Надеюсь, что вы позволите мне приехать к вам опять когда-нибудь.
