Он решил, что встреча с Редмайном не грозит ему никакою опасностью. Медальон с его портретом, к счастью для него, был потерян; имя не могло также выдать его.
«Хоть на это пригодилась глупая перемена имени», — сказал он себе.
Между тем как он определял свое положение, раздался звонок к первому обеду, и множество лиц просияло радостными улыбками. Полковник Давенант думал было возвестить обед пушечным выстрелом, но так как эта мысль была отвергнута, он удовольствовался большим набатным колоколом, снятым с небольшой колокольни над швейцарскою и вынесенным на лужайку, и звонил в него сам с видом предприимчивого балаганщика на сельской ярмарке.
— Что же вы, друг мой? — воскликнул он, завидев мистера Гаркроса, ходившего с фермером Гольби. — Ведь вы знаете вашу палатку, не правда ли? С голубыми флагами. Ваши гости уже входят, и вам следует быть уже на вашем месте. Поспешите.
— Представление начинается, — отвечал мистер Гаркрос, смеясь.
Ом решил выбросить на время из головы отца Граним, и пошел в палатку в сопровождении своего помощника фермера Гольби.
— Вы должны взять на себя провозглашение тостов, мистер Гольби, — сказал он своим небрежным тоном. — Я, право, не знаю, в чем состоит моя обязанность.
Слова эти были большою несправедливостью в отношении к полковнику Давенанту, который в течение последней недели не выпускал из рук карандаша и записной книжки, составлял подробные планы обедов, назначая каждому его место, для того чтобы ни один сельский Капулетти не очутился рядом с Монтекки, ни один Гибелин не нашел с своем соседстве Гвельфа, и составил списки всех заздравных и благодарственных тостов. Сколько трудов стоило ему разъяснить мистеру Гаркросу его обязанности! И все это пропало даром.
Клеведонский луг во время звонка к обеду представлял прекрасное зрелище. Теплая летняя погода, белоснежные палатки с яркими разноцветными флагами, весело развевавшимися в воздухе, нарядная толпа счастливых поселян, запах съестного, и вместо фона прекрасный старый дом с красивыми башенками, резко выделявшимися на голубом небе. Но как ни прекрасен был наружный вид, проголодавшиеся поселяне находили внутренность палаток привлекательнее. Что могло быть живописнее громадных ростбифов с приличными украшениями из хрена и петрушки, и разукрашенной дичи, аромат которой даже издали был восхитителен, и молодых баранов и гусей, погибших раньше времени? Какой контраст цветов мог быть прекраснее контраста темно-бурых цветов мяса с зеленью салата и громадными французскими хлебами, от которых каждый из гостей мог отрезать себе хоть по целому ярду?
На одном конце палатки, возле места председателя, стояла коллекция бочонков пива и бутылок вина, которыми должен был распоряжаться мистер Гаркрос с помощью буфетчика.
Он сел на свое место среди оглушительного стука ногами и лавками и гула голосов поселян, которые усаживались под наблюдением самого полковника, взявшего на себя обязанность главного распорядителя праздником.
— Тише, леди и джентльмены, ради Бога потише! — крикнул он, и вслед за этим возгласом на другом конце стола встал джентльмен с длинными прямыми волосами и в белом галстуке и произнес молитву, показавшуюся гостям слишком длинною. Когда он кончил, раздался общий вздох облегчения, и поднялась страшная стукотня ножами и вилками.
Полковник обошел вокруг стола, призывая внимание гостей на различные блюда.
— Вот тот ростбиф очень хорош, сударыня, — обратился он к толстой матроне. — Я советую вам попробовать его, А если вы, душенька, любите жареных гусей, — продолжал он, обращаясь к покрасневшей девушке, — вам нигде не найти такого гуся, как тот, который стоит пред вами. Кто из вас, джентльмены, возьмется разрезать гуся?
С такими замечаниями полковник обошел стол и отправился в другую палатку.
Мистер Гаркрос между тем исполнял свою обязанность более скромным образом. Он следил, чтобы пред всяким гостем стоял постоянно стакан пенистого эля или портера, угощал прекрасный пол хересом, и не выпускал из виду даже самых отдаленных гостей. Так как сельское население оказалось не совсем искусным в резании мяса, он сам резал кусок за куском, с быстротой и ловкостью, казавшимися гостям сверхъестественными. В полчаса он изрезал мяса больше, чем во всю свою предшествовавшую жизнь, и в то же время находил возможность любезничать со своею соседкой. Направо от него сидела самая старая женщина в Кингсберийском приходе, которая, по преданию, первая в своем околотке стала употреблять каток. Эта досточтимая матрона оказалась глуха, как камень, и внимательность мистера Гаркроса к ней ограничивалась только тем, что он подавал ей самые мягкие куски цыплят и белого хлеба, и от всей души желал, чтоб она кончила обед, не подавившись. Но его соседка по левую руку, Джанна Бонд, была молода и хороша, и он вспомнил, что видел ее в обществе Уэстона Валлори. Мистер Гаркрос был в том настроении духа, когда человек хватается за всякое развлечение, каково бы оно ни было, чтобы заглушить в себе тяжелые воспоминания и притупить медленную агонию раскаяния. Пустой разговор с сельскою красавицей не доставлял ему ни малейшего удовольствия, но самый процесс разговора развлекал его. Он пил больше, чем имел обыкновение пить в это время дня, и говорил так много, как способен был говорить только на больших обедах, в кругу общества, где считал нужным блеснуть умом, и этим средством заглушал в себе мысли о Ричарде Редмайне. Он не окидывал робким взглядом гостей, сидевших за столом, и не боялся увидеть этот роковой незнакомый образ. Неприятное известие, которое сообщил ему фермер Гольби, оставило в нем только неопределенное чувство беспокойства и предчувствие близкой опасности.
Мисс Бонд между тем была вполне довольна своим положением. Она занимала почетное место, которым завладела в минуту общего смятения, когда более робкие девушки стояли под руку со своими родными или кавалерами и ждали, чтобы их усадили, она обманула Уэстона Валлори, просившего ее сесть рядом с ним в палатке с красными флагами, она бесила своего преданного жениха Джозефа Флуда, сидевшего за несколько человек от нее, и бросавшего на нее свирепый взгляды в негодовании на ее кокетство. Все это доставляло ей большое удовольствие.
— Вот он лондонский джентльмен, о котором она толкует, — сказал себе Джозеф Флуд, и мистер Гаркрос пострадал в его мнении за все грехи Уэстона Валлори. — Она теперь не скажет со мной слова во весь вечер.
Мисс Бонд чувствовала на себе негодующий взгляд своего жениха, и тем с большим удовольствием кокетничала с мистером Гаркросом. За обедом было много говора и еще больше смеха, задушевного смеха по поводу самых незатейливых шуток. Это был говор и смех людей, забывших прошлое, не беспокоившихся о будущем и вполне наслаждавшихся настоящим. Их шутки и прибаутки были так же стары и топорны, как утварь их коттеджей, переходящая по наследству из поколения к поколению.
До сих пор мистер Гаркрос встречался с этим классом только как со свидетелями в суде. Теперь он находил, что они в общественной жизни не интереснее, чем в суде. «Но я думаю, что между ними встречаются и прекрасные характеры, или материал для прекрасных характеров», — думал он, глядя на окружавшие его лица. «Мне кажется, что у известного числа людей этого класса должна быть такая же пропорция природного ума, как у такого же числа людей, воспитанных в Вестминстере или в Оксфорде. Или ум зависит также от крови, и люди подвластны тем же законам, от которых зависит порода скаковых лошадей?»
