Людовик поднес письмо к окну, где было светлее.
Алиенора погладила мягкую розовую щечку Марии. Почти перед самыми родами в Париж пришла весть, что турки захватили франкское христианское княжество Эдессу под предводительством своего вожака Зенги, князя Алеппо. А теперь угрожали Антиохии, где правил ее дядя Раймунд, графству Триполи и самому Иерусалимскому королевству.
В письме перечислялись опасности, грозившие остальным государствам. В Рим поехали послы, чтобы обсудить, как поддержать заморские государства, и Раймунд надеялся, что Алиенора с Людовиком тоже скажут свое веское слово, учитывая, что дело касается их близкого родственника.
Людовик надул губы. В прошлом году он поклялся в аббатстве Сен-Дени совершить паломничество к Гробу Господню, чтобы покаяться за совершенное в Витри, искупить нарушение клятвы, касающейся Буржа, и выполнить обещание помолиться за душу его покойного старшего брата у склепа Гроба Господня. Новость о падении Эдессы глубоко его взволновала. Хотя первое потрясение улеглось, весть по-прежнему вселяла тревогу.
– Наш долг – помочь, – произнес он, глядя на реликварий. – Мы не можем позволить неверным захватывать наши святые места. Нам следует оказать Раймунду поддержку, какая только в наших силах.
– Каким образом?
Он отвернулся от окна.
– Я прикажу собрать войска, когда двор съедется на Рождество в Бурж. Я исполню свою клятву о паломничестве и в то же время освобожу Эдессу от неверных. – Он говорил, словно это было простое дело, не сложнее подготовки к охоте.
Его слова поразили Алиенору на секунду, хотя в глубине души она не удивилась, поскольку такое предприятие как раз ему подходило. Он будет смиренным кающимся и паломником, но в то же время выступит как герой-завоеватель, во всем королевском блеске, во главе армии, чтобы спасти христианский мир.
В ее сердце вспыхнула искра надежды. Во время его отсутствия кому-то придется взять на себя правление. Она могла бы многое совершить, пользуясь своей властью, без постоянного контроля и давления. Кроме того, он будет отсутствовать года два, а за это время многое может случиться.
– Это на самом деле великое предприятие, – сказала она звенящим от волнения голосом в свете открывшихся перспектив.
Людовик взглянул на нее настороженно и слегка удивленно, и она быстро отвернулась, чтобы снова приласкать ребенка.
– Что дурного в том, что я горжусь своим мужем?
Он слегка смягчился.
– Гордость – это грех, – объяснил он, – но я доволен, что ты хорошо отнеслась к моей идее.
– Мы должны превратить это Рождество в большое событие, – предложила она, а когда Людовик начал хмуриться, добавила: – С должной серьезностью и восхвалением Господа, разумеется, но если людям устроить пир, они лучше воспримут идею. Кроме того, раз празднование пройдет в Бурже, все убедятся, что ты король – помазанник Божий.
– Очень хорошо, – отозвался Людовик, словно милостиво соглашаясь, потом подошел к колыбельке и пощекотал девочку под подбородком.
Это тоже была честь, поскольку обычно он не проявлял интереса к ребенку.
Алиенора надела корону в Бурже и возглавила вместе с Людовиком собрание всей знати и епископов Франции. После пира и развлечений к гостям обратились Людовик и епископ Лангра, они говорили о необходимости освободить Эдессу и в конечном счете все Иерусалимское королевство.
– Поймите меня правильно! – кричал Людовик, охваченный страстью, с горящими, как сапфир, глазами. – Если мы не отправимся в поход, то сначала падет Триполи, затем Антиохия и даже сам Иерусалим. Мы не можем позволить, чтобы это случилось в том самом месте, где пыль хранит следы Христа в образе смертного. Я говорю вам всем: это ваш священный долг – отправиться со мной и оказать поддержку нашим осажденным друзьям!
Это была прекрасная речь, а епископ Лангра выступил с неменьшим ораторским пылом, стараясь зажечь огонь в сердцах людей. Придворные рыцари Людовика застучали кулаками по столам и наделали много шума, как и представители Аквитании и Пуату, но затем страсти поостыли, энтузиазма поубавилось. Люди испытывали сомнения насчет столь долгого похода: пришлось бы бросить все дела дома, жить в палатках и воевать с неверными. Хотя реакция на речи была вежливо-воодушевленной, многие бароны в частном порядке решили не отвечать на призыв. Аббат Сугерий открыто заявил, что Франция нуждается в Людовике больше, чем Святая земля, и хотя намерения хорошие, но план плохой.
Людовик пришел в ярость. В своих покоях он рыдал, пинал мебель и бушевал, как упрямый ребенок.
– Почему они не понимают? – возмущался он. – Почему отказываются пойти со мной? Разве я не дал им все?
Алиенора слушала его излияния и чувствовала одно раздражение. Ее тоже разочаровала их реакция, но, с другой стороны, не удивила. Это все равно что погонять скот: приходится все время подстегивать животных, чтобы они двигались, и щелкать их по пяткам, если на пути встречается препятствие.
– Дай им время свыкнуться с мыслью, – посоветовала она. – Многие передумают, когда с приходом весны у них разогреется кровь. Нам еще предстоит выслушать указания папы. Сегодня на празднике Рождества Христова ты посеял семена. Теперь дай им время взрасти: пусть люди поразмыслят, а ты снова заговоришь об этом на день Его распятия и вознесения.
Людовик разжал кулаки и с шумом выдохнул.
– Стоит мне подумать о том, как они мне отказали…
– Если ты потратишь это время на подготовку и уговоры, то оно не пройдет зря, – успокаивала Алиенора. – Что касается Сугерия, он стареет. Он предпочел бы не отпускать тебя из Франции, но это его слабость, не твоя.
– Я все решил. Поход состоится, несмотря ни на какие возражения. – Лицо Людовика выражало одно лишь хорошо знакомое ей упрямство.
Алиенора присоединилась к своим дамам в задумчивом настроении. Те танцевали и привлекли к этому делу даже некоторых молодых рыцарей. Среди них был Рауль, он, как обычно, смеялся и флиртовал. Петронилла отсутствовала, уединившись в Аррасе, где ей вскоре предстояло родить второго ребенка.
Поймав взгляд Алиеноры, Рауль извинился перед дамами и подошел к ней.
– Вы осмелели, сир, в отсутствие жены, – заметила Алиенора.
Рауль пожал плечами:
– Это всего лишь танцы.
– А по тому, чего не видит глаз, сердце не горюет?
– Я бы никогда не позволил себе огорчить Петрониллу.
– Рада слышать, потому как в противном случае мне пришлось бы вырезать ваше сердце и ту часть, которая нанесла оскорбление.
– Ваша сестра в состоянии сделать это сама, – сказал он, криво усмехнувшись, а затем сложил руки на груди. – Вы хотели поговорить со мной еще по какому-то поводу или только предостеречь меня от других женщин?
Она натянуто улыбнулась:
– Я хочу, чтобы вы направили свой талант убеждать в другую сторону. Желательно, чтобы вы придумали, как изменить мнение людей, не желающих поддержать идею Людовика о спасении Эдессы.
