Рауль подозвал пса к ноге и заглянул под стол.
– Что ты делаешь, дитя? – строго спросил он.
– Ищу кубики, сир, – пролепетала она, протягивая кости на ладошке.
– Так, выходит, ты за нами не шпионила? – Рауль подавил улыбку.
Его слова вызвали напряженную паузу в разговоре взрослых, а Мария серьезно посмотрела на него:
– Что такое шпионить, сир?
– Слушать, что говорят люди, но так, чтобы они не догадались, что ты слушаешь, а затем сообщить услышанное другим людям. Если повезет, они заплатят тебе за сведения.
Девочка продолжала внимательно на него смотреть.
– Это называется лгать, – сказала она.
Плечи Рауля затряслись от сдавленного смеха.
– Наверное, ты права. Просто запомни, что любые сведения могут принести прибыль.
Он коротко улыбнулся Алиеноре, выпрямился и пошел к детям, чтобы продемонстрировать им один из своих трюков в кости. Людовик покачал головой и насмешливо фыркнул, бросив: «Глупец».
– Однако знающий глупец.
Алиенора смотрела, как Рауль наклонился над столиком, исполнив трюк с исчезновением одного кубика. Мария прислонилась к его ноге, словно котенок, напившийся молока, и он погладил ее по головке.
Алиенора потупилась, понимая, что должна все сказать. Та улыбка Рауля послужила предостережением.
– Людовик, – начала она, – я ношу ребенка. Ты еще раз будешь отцом.
Он на мгновение окаменел, а затем его лицо отразило эмоции.
– В самом деле? – воскликнул он. – Ты говоришь правду?
Алиенора кивнула, стиснув зубы. Ей хотелось расплакаться, но не от радости.
– Да, я говорю правду, – ответила она.
Людовик взял ее руки в свои и наклонился, чтобы поцеловать в лоб.
– Это самая величайшая новость, какую ты могла бы мне сообщить! Папа оказался прав и мудр. Это действительно новый этап. Я буду защищать тебя, заботиться о тебе. – Он раздулся от важности. – Завтра я пошлю за самыми лучшими лекарями в стране. У тебя и твоего ребенка будет все. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы чувствовали себя в безопасности.
Алиенора пыталась улыбнуться, но не смогла, поскольку поняла, что отныне начнется ее заточение. Она уже сейчас с трудом дышала.
Если зима была длинной и суровой, то раннее лето 1150 года оказалось достаточно жарким, чтобы облупить краску со ставен и покореженных дверей, заставив потрескаться рассохшуюся древесину. Даже в верхних покоях Большой башни, с распахнутыми ставнями и стенами из толстого прохладного камня, воздух был жаркий и душный. Во время родовых схваток Алиенору только и охлаждал что выступавший пот.
Повитухи успокаивали ее, мол, все идет хорошо, как надо, но часы уходили, а боль не отступала. Алиенора невольно вспомнила роды мертвого младенца по дороге из Антиохии, и в ее душе заново всколыхнулся весь тот ужас, гнев и горе. Те чувства никогда и не покидали ее, навалившись с новой силой, пока она старалась вытолкнуть из утробы дитя и освободиться от бремени.
Наступили последние мгновения мучений, последнее усилие, и ребенок родился, розовый, мокренький, живой, и огласил неподвижный воздух в комнате громким криком. Помощницы притихли, и радостное ожидание на лицах сменилось безучастным выражением; они лишь обменивались косыми взглядами.
Над кроватью склонилась Петронилла и взяла Алиенору за руку.
– Это девочка, – объявила она. – У тебя родилась еще одна красавица-дочь.
Слова утратили для Алиеноры всякий смысл. Ее сознание будто отсекли от чувств, совсем как пуповину, соединявшую мать и новорожденную. В Тускуле ей ничего не оставалось, как разделить постель с Людовиком, и это дитя родилось от договора между папой и ее мужем. Она сама служила лишь сосудом. То, что родилась девочка, даже не отозвалось болью, не рассеяло оцепенения, она ничего не могла с этим поделать, поэтому приняла. Алиенора повернула голову к окну, надеясь на слабое дуновение ветра.
– Видимо, следующим родится мальчик, – утешила ее Петронилла. – У нашей мамы было две дочери и сын, как и у меня.
– Не имеет значения. – Алиенора взглянула на сестру. – Бог так решил.
Петронилла нежно погладила распущенные волосы сестры, потом поднялась и отошла в сторону, пока повитухи возились с последом.
– Наверное, это даже к лучшему, – прошептала она. – Теперь ты получишь свободу.
Людовик метался по комнате в ожидании новостей с той минуты, как услышал, что у Алиеноры начались схватки. Как всегда на подобные дела, казалось, уходила целая вечность. На этот раз он знал, что будет сын. Папа пообещал, и ребенок был зачат в папском дворце. Все, с кем он разговаривал, заверяли его, что родится наследник. Он лично проследил, чтобы у Алиеноры во время беременности была лучшая защита и забота. Мальчик получит имя Филипп, и Людовик был готов отнести ребенка в королевскую часовню для крещения у алтаря святого Петра в ту секунду, как его принесут из родильной комнаты. Он даже составил несколько документов от имени сына, пообещав дары аббатствам. Слова выводил он сам, не прибегая к помощи писаря, чтобы лично начертать пером имя «Филипп» и ощутить, что династия продолжается.
Рядом сидел аббат Сугерий. Чуть раньше они вместе помолились, а теперь обсуждали государственные дела. Сугерий совсем состарился за прошедшую зиму, исхудал и высох, каждое его слово сопровождал неотвязный сухой кашель. Однако, несмотря на физическую дряхлость, он по-прежнему был политически активен и прозорлив во время обсуждения неудобных соседей.
– Будет лучше заключить соглашение с Жоффруа Анжуйским и его сыном, а не идти против них войной, сир, – наставлял Сугерий. – Поддержка анжуйца очень мне помогла во время регентства, пока вы так долго отсутствовали.
– Так, по-твоему, мне следует не обращать внимания на их дерзость? – Людовик раздулся от важности. – Они должны знать свое место.
– Ваш брат напал на анжуйцев в то время, когда вы совершали паломничество. Жоффруа Анжуйский обладает большой властью, хоть и ваш вассал. Вы сами объявили его герцогом Нормандским, а теперь он даровал этот титул своему сыну. Лучше бы нам привлечь их на свою сторону.
– Жоффруа Анжуйский передал титул без моего согласия, а его сын – всего лишь щенок, нуждающийся в острастке, – отрезал Людовик. – Я никогда не позволю, чтобы мне диктовали какие-то выскочки.
– Истинно так, сир. Но вам следует подумать о будущем. Многие предпочли бы видеть на английском троне анжуйского наследника, а не сына Стефана
[29]
.
Людовик раздул ноздри:
– Я не допущу, чтобы анжуец надел корону. Они и так захватили больше, чем им причитается.
Сугерий продолжал настаивать на своем твердо, но устало:
