— Влада, я поехал. — Он вдруг остановился и с подозрением оглядел прихорашивающуюся жену. — Куда это ты собираешься?
— Так ведь кастинг сегодня. Что с тобой, Лекс? Я же еще позавчера тебе говорила. И ты был согласен.
— Согласился, потому что недослышал, наверное. А сегодня… Влада! — взорвался он, видя, что жена не прекращает возни с макияжем. — Я что, со стеной разговариваю? Ты никуда не пойдешь.
— Не понимаю, Алексей, в чем проблема. Ты же сам…
— Ты никуда не идешь! Понятно? Не-и-дешь!
— Нет, иду! — Влада упрямо топнула ногой. Глаза ее горели решимостью.
— Раз я сказал, что не идешь, — значит, не идешь… Ты не пойдешь, Влада. Ты поедешь. Я отвезу тебя. Только поторопись: дел у меня много.
«Вот так всегда! — улыбалась про себя Влада, усаживаясь в машину. — Он у меня такой: погорячится, покричит, а все равно уступит! И вон как по-мужски. Вроде все по его вышло: ведь последнее слово за ним осталось!» — Влада с нежностью смотрела на обожаемый профиль мужа. Поправила отогнувшийся воротник его сорочки. А он слегка отстранился.
«Всегда так! — ворчал про себя Алексей. — Почему не могу сказать ей «нет»? Вечно уступаю!.. Хотя сегодня она права: я же сам согласился позавчера».
Да, нередко Алексею приходилось уступать в их с Владой спорах. Но отступал он всегда с достоинством, заворачивая поражения в обертки триумфа. Вот и сегодня: понял, что не уступит Влада, костьми ляжет, но не уступит, вот и пришлось изворачиваться, чтобы лица не потерять… А, впрочем, уступать ей, как и подарки делать, Лекс любил. Это же Влада!
Он повернул к ней улыбающееся лицо и встретился с такой же лучезарной, влюбленной улыбкой. Как в зеркало заглянул.
…Селекционеры смотрели на Владу с утомленным скепсисом.
«И когда успели утомиться? — ворчливо думала Влада. — Ведь кастинг только начался! А почему нет Бунимовича?»
Его место в центре сидячей шеренги занимал лупоглазый бородач с седыми нечесаными стружками на голове. Одет он был с небрежной эклектикой: пестрая рубашка, синий шейный платок…
Просторный зал, отрешенные лица членов жюри, отсутствие среди них Бунимовича — все это подчеркивало непрошенность Влады. Преодолев растерянность, она обреченно спросила:
— Мне… что-нибудь прочитать?
— Читать, дорогая, будете дома. Причем все, что угодно. На ваше усмотрение. А здесь следует сыграть. И по возможности… сносно. — Скрипучий голос с недобрыми интонациями принадлежал рыжеволосой мегере неопределенного возраста.
— Начинайте, душа моя, — подключился лупоглазый. — Только сначала представьтесь.
— Бравина… «Боже! Скорей бы пришел Бунимович!»… Если вы не будете возражать — собственное сочинение:
Уходишь ты?
Что ж, будет Бог тебе судьей,
Что ж медлишь ты?
Иль играешь сейчас с судьбой?
Не выбирай: возвратиться или зачеркнуть
Я преградила путь в нашу любовь…
Неси свой крест…
— Ваша личная драма нас не интересует. — Пафос Влады, достигавший апогея, был бесцеремонно прерван все той же мегерой. — Это все очень занятно, но не более. Вы знакомы с тематикой нашего проекта?..
— Да, — побито выдохнула Влада.
«Железная леди» ядовито усмехнулась:
— Марья Антоновна, передайте соискательнице текст.
Коротконогая толстуха в брюках-бананах, похожая на зачехленный контрабас, протянула лист. Влада направилась в угол зала, читая на ходу. Пелена на глазах, предательская дрожь мешали сосредоточиться.
— Куда же вы?
— А… Я хотела… вжиться в роль.
— Вжиться в роль нужно, что называется, с лету. Перевоплощаться, милочка, надо мгновенно, — снисходительно поучал лупоглазый. — Главное в лицедействе — экспромт… Итак, мы внимательно слушаем.
Вскинув брови, драматично сморщив лоб, Влада начала:
— Да, я люблю тебя… Люблю. Но любовь моя какая-то странная. Она сродни моей любви к моей земле, которую я покинула двадцать лет назад. И это очень непонятное мне чувство… Не перебивай! Дай договорить… Ведь это странно: любить то, что тебе непонятно? Я не знаю тебя! Какой ты? На что способен! Но лучше бы знать, на что ты не способен. Так было бы легче. А ты… Я боюсь тебя. Так же, как и эту страну…
— Достаточно… Спасибо, — лохматый головастик, словно заслоняясь, поднял руку. Его «спасибо» прозвучало как приговор. — Следующая.
На ватных ногах Влада покинула зал. Уже у выхода остановилась. Ей вдруг нестерпимо захотелось сказать им, что это не они ее зарубили, а она сама не желает сниматься, потому что не выносит их общества. Она с решимостью вернулась к ненавистной двери, но ее не впустили: очередная жертва подвергалась экзекуции.
Влада подошла к окну. Теперь, когда она решила «отказаться» от роли, на душе стало легко и светло. Досадно только, что терпела издевки и не поставила точку с самого начала. Но она все исправит. Сама.
Открылась дверь, выпуская очередную отвергнутую. Следом за ней вышел «зачехленный контрабас»:
— Никольская Влада! — выкрикнула она, словно аукционист. — Здесь Никольская?
— Я, — приблизилась удивленная Влада.
«Контрабас» окинул ее узнающим, а потому — недоуменным взглядом.
— Вы — Никольская?!. Ну проходите.
Влада вошла, гневно втаптывая шаги в ни в чем не повинный паркет. От нее веяло враждебной решимостью.
Головастик двинулся ей навстречу, но и он — мастер сцены — не сумел «влет» вжиться в роль: замешательство застряло на его лице, словно запуталось в его неопрятной бороде. Обменявшись с «контрабасом» сомнительным пожатием губ, он приблизился к Владе:
— Ваша фамилия — Никольская?
— Девичья. А теперь — Бравина.
— О, это все объясняет! — просветлел головастик. — Присядьте.
— Благодарю. То, что я… хочу сказать, можно сказать и стоя. Моя речь будет краткой. Я не намерена сниматься в вашем фильме. Здесь сказали, что моя личная драма вас не интересует! Так вот: моя «драма» состоит в том, что я очень занята любимым и любящим мужем… И домом. И еще! «Драма» в том, что в моей жизни отсутствует понятие «нехватка денег». По причине этих «драм» не вижу оснований терпеть неприятное для моей персоны общество! Всего доброго. — Рассчитанным движением она развернулась на каблучках и направилась к выходу.
— Браво! Браво! — услышала позади себя. — Вот это — точно и влет! Это в самую цель… Позвольте представиться: Бунимович, руководитель проекта. Прошу, присаживайтесь. — Головастик галантно поднес ей стул.
Озадаченно оглядевшись, Влада подчинилась. Лупоглазый суетливо поднес второй стул, развернул его и оседлал, как коня.
— Почему же вы, душа моя, сразу не сказали, что вы — Никольская?
