Что касается мистера Парнелла, вынашивающего грандиозные мечты поставить Англию на колени, то если его не арестовывали, как его крестьян; которых он якобы подстрекал к насилию, то выискивались иные способы воздействовать на него. Лорд Каупер, лорд-канцлер, и мистер Фостер
[19]
объединились. Но пока они готовили заговор, мистер Парнелл произнес свою знаменитую победоносную речь в Эннисе.
И это не было подстрекательством к насилию. Эта речь была совершенно иного свойства.
Стоя на трибуне, сложив руки за спиной, он спокойно задал вопрос:
– Что вы сделаете с соседом, который просит себе ферму, откуда выселили его соседа?
Как он и ожидал, раздались дикие выкрики голодной толпы:
– Убить его! Расстрелять!
Мистер Парнелл подождал, пока буря утихнет, а потом произнес с присущими ему спокойствием и рассудительностью:
– По-моему, я слышал, что кто-то сказал «расстрелять его», однако мне бы хотелось указать вам на лучший способ – более христианский и человечный, способ, дающий возможность раскаяния даже самому закоренелому грешнику.
Толпа заволновалась, но оратор обладал такой притягательной силой, что никто не посмел перебивать его.
И вот голос, в котором явственно чувствовалась несокрушимая логика, продолжал:
– Если какой-нибудь человек забирает себе ферму, раньше принадлежавшую его выселенному соседу, вы должны при встрече с ним на улице показывать на него пальцем, показывать на него пальцем возле прилавка в продуктовой лавке; вы должны показывать на него пальцем в любом людном месте, на рынке и даже в церкви, тем самым оставив его в полном одиночестве, заточив его в монастырь его совести, отвергнув его от ему подобных, словно он прокаженный… Вы должны повсеместно выказывать презрение к нему за совершенное им преступление – и уверяю вас, что перед вами больше не будет алчного зарвавшегося человека, а будет сокрушенный стыдом, потерянный и одинокий страдалец. Ведь разве он осмелится пойти против справедливого мнения народа и преступить неписаные законы?
Шел нескончаемый моросящий дождь, капли падали на опущенные лица, окутывали землю туманной пеленой. Закончив говорить, мистер Парнелл вытер мокрые щеки, и никто из собравшихся так и не понял, были на них только капли дождя или слезы. Все знали, что этот молодой мужчина с бледным лицом и необыкновенно выразительным взглядом – именно тот человек, за которым они последуют всюду и которому они отдали свои грубые сердца и всеобщую любовь.
Эта речь в Эннисе была совершенно не похожа не невнятные заявления в палате лордов. Это была речь, произнесенная в лучших ораторских традициях, что, разумеется, не могло остаться без внимания со стороны мистера Гладстона. Семидесятилетний премьер-министр волей-неволей был вынужден снова задуматься о беспокойном ирландском вопросе. Если Парнелл, которому было всего тридцать четыре, смог так эффективно воздействовать на свою аудиторию, то чем же тогда занимался в течение десяти или даже двадцати лет он, седовласый премьер-министр?
И через Ирландское Море начали просачиваться слухи о беспредельном почитании этого молодого человека; завидя его на улице, люди окружали его, старались прикоснуться, носили на руках. Если подобные низкопоклонство и лесть не портили его – а поговаривали, что этого ни за что не случится, ибо он очень уравновешен, спокоен и благоразумен, – то значит, он начинал набирать ту силу, с которой всем придется считаться. И ирландской партией нельзя больше пренебрегать, как неким незначительным фактором на Британских островах.
Конечно, кельты совершали нечто большее, чем просто жили, особенно люди, похожие на Парнелла – спокойные, гордые и преисполненные огромного чувства собственного достоинства. Они сочиняли о нем романтические истории и, наверное, уже видели в нем черты своих почитаемых мучеников. Поэтому Англии следовало быть осторожнее в своем отношении к этому новоявленному ирландскому лидеру. Да, на этом изумрудном острове появился человек с ореолом мученичества, а значит, неминуемо разгорался могучий костер, способный гореть века.
Конечно, королеве просто было вздыхать и говорить, что ей наскучили все эти разговоры об Ирландии, с ее вечными мятежами и восстаниями. Да и возможно ли милосердно относиться к народу, который пренебрегает всеми установленными законами и доводит буквально до безумия бедного мистера Фостера? Ведь мистер Фостер должен служить для большинства из них примером! Виселицы – это, безусловно, ужасно, однако все-таки будет справедливо повесить нескольких наиболее непримиримых, по крайней мере для того, чтобы все остальные боялись Божьей кары и рано или поздно обрели здравый смысл. Нет, королева никогда не видела дублинских трущоб с их полуразвалившимися лачугами, где жили самые бедные ее подданные, но она считала, что описания этих жутких мест слишком преувеличены. Кстати, разве не способен народ постараться помочь самому же себе? Вместо этого он приносит ей одни только неприятности, а подстрекает их на это мистер Парнелл, причем подстрекает самым невообразимым и скверным образом.
Спустя три дня его знаменитая речь, запавшая в сердца ее слушателей, стала приносить результаты. Управляющему лорда Эрни в Коннахте англичанину капитану Бойкотту было предложено рассмотреть вопрос только о ренте арендаторов земель лорда Эрни. Но он с презрением отказался и послал обычные санкции уведомления о выселении незаконопослушных арендаторов.
Однако эти уведомления так и не были доставлены по адресам, поскольку судебному исполнителю, доставляющему извещения, пригрозили как следует, убедив этого не делать. И однажды утром капитан Бойкотт, проснувшись, обнаружил, что его дом, сыроварня и конюшни пусты: слуги, все до единого, покинули его. Более того, его не обслуживали в лавке, ему не доставляли почту, он не мог никого упросить прийти подоить его коров и присмотреть за лошадьми. От него отвернулись все. Наверное, тогда его начала преследовать неустанная мысль, что все графство злобно смеется над постигшим его роком и радуется, и хотя спустя некоторое время пятьдесят человек под присмотром вооруженных солдат и полицейских были силой принуждены убирать его урожай, он не смог вынести этого ужасного позора и полнейшей изоляции. Он уехал из Коннахта и больше никогда не возвращался, совершенно не желая, чтобы его имя трепали в каждом публичном доме или таверне графства.
И эта новая политика обрела свое название. Бойкот.
* * *
Вначале Кэтрин, с нетерпением ожидая писем от Чарлза, была немного разочарована ими. Они были полны тепла и очень дружелюбны, но он никогда не касался в них своей ужасной работы и того, что с ним происходило. Эти письма говорили ей очень мало и одновременно очень много.
Отель «Морисон», Дублин.
Дорогая миссис О'Ши. Могу Вам сказать только, что я прибыл и вечером должен отправиться в Эйвондейл, где надеюсь получить какую-либо весточку от Вас. С полной доверительностью могу сообщить Вам, что никогда не чувствую радости, если мне приходится покидать Лондон хотя бы на десять дней и оставаться среди холмов и долин Уиклоу. А на этот раз мне придется сделать кое-что, и на это может понадобиться месяца три. Существует некоторое довольно секретное дело, но, по всей вероятности, Вы сможете помочь мне в нем по моем возвращении.
