Она подумала, что именно сейчас ей хотелось бы умереть. Она знала, что не заснет этой ночью. Хотя Джейн хорошо растопила камин, Кэтрин подбросила еще свежего угля и уселась у огня в ожидании, когда эти мучительные часы наконец пройдут. Наверное, утром она почувствует себя лучше. Пока же все ее мысли были обращены к Чарлзу, продрогшему, уставшему, больному, без крыши над головой, без друзей… Еще ее не покидала мысль, что ей никак не удастся сказать ему, как сильно она сожалеет о том, что мужество покинуло ее в самую ответственную минуту.
Он будет по-прежнему любить ее, но уже не так сильно, думала она. И больше никогда он не попросит ее о…
Если бы только он дал ей время подумать.
Но как мужчина, преследуемый неминуемой опасностью ареста, может тратить время на светские тонкости?
Конечно же, он эгоистичен, безрассуден, дерзок, если ожидает от нее, англичанки до мозга костей, что она станет мученицей ради его многострадальной страны даже при самой острой необходимости…
Но ведь он был измучен, изможден, у него не хватило сил размышлять здраво – он пришел, движимый только инстинктом, совершенно уверенный в гостеприимстве и убежище…
Она порывисто встала, зажгла свечу, поднялась наверх и на цыпочках двинулась по коридору к спальне девочек. Остановившись возле их постелей и прикрывая свечу ладонью, чтобы свет не упал на их личики, она прошептала:
– Я пошла на это ради вас, любимые мои. Вы понимаете? Сделает ли это вас счастливее? И вообще, хорошая ли я мать?
Но, вернувшись опять к камину, она почувствовала себя настолько брошенной, одинокой и никому не нужной, что горькие слезы непрерывным потоком заструились по ее щекам. Она плакала, закрыв лицо руками, когда вдруг в окно кто-то тихо постучал.
Чарлз? Возможно ли это?
Она раздвинула занавеси. За окном было так темно, что она могла разглядеть только руку и высокую фигуру. Но этого было достаточно. В считанные секунды она пробежала через оранжерею и распахнула дверь. Этих секунд хватило только на то, чтобы на цыпочках спуститься к выложенной гравием дорожке и приготовиться к встрече.
Она ввела его в дом. Щеки Чарлза по сравнению с ее были просто льдышками. Его руки обняли ее плечи.
– Китти, любовь моя, ну как я мог покинуть тебя вот так?
– Я отказалась помочь тебе только из-за детей.
– Даже если бы это было не так, я не стал бы думать о тебе хуже.
– Но если бы ты знал, как я сожалела об этом! Ты совсем замерз. Ты простужен. Скорее иди к огню!
– Нет, мне нельзя оставаться здесь. Я пришел только затем, чтобы ты поняла: я не мог уйти от тебя, не помирившись.
– Никакой ссоры между нами не было. И конечно же, ты останешься. – Она буквально потащила его в гостиную и сняла с него пальто. – Садись и отогревайся. Когда ты в последний раз ел?
– Не помню. Да Бог с ней, с этой едой! Поем завтра. Я решил вернуться к Делии в Париж.
– Ничего подобного ты не сделаешь, – сурово проговорила она. – Я уже все продумала. Ты будешь жить в маленькой комнате рядом с моей спальней. Днем я стану запирать дверь на замок. Ты умеешь спать днем? Боюсь, что тебе придется привыкнуть, а ночью мы в полнейшей безопасности сможем сидеть у камина в моей комнате. Я решила сообщить всем, что заболела на две или три недели. Большую часть времени я буду находиться у себя в комнате. А тетушка Бен сможет пока обходиться и без меня. Она знает, что я не отдыхала, наверное, больше трех лет. Детей допускать не будут, чтобы они не тревожили меня. Да и никакого вреда от этого им не будет. И было бы совсем хорошо, если бы ты ел по ночам. Моей ванной никто, кроме меня, не пользуется. Ночью ты сможешь спокойно принимать ванну. Мы просто превратим день в ночь, вот и все.
На это он произнес всего несколько слов:
– Какой великолепный из тебя организатор. Мне больше нечего сказать на это.
Но она вновь увидела вспыхнувший огонь в его глазах и внезапно осознала, что это почти мгновенное решение, которое она приняла только сейчас, на самом деле она приняла в тот самый день, почти год назад, когда, придя к зданию парламента, попросила его выйти для разговора с ней.
Сейчас она уже не испытывала ни страха, ни сожаления. Ее удивило лишь то, как быстро отчаяние превратилось в совершенное счастье.
– Мне хочется отправить тебя обратно в Ирландию совершенно новым человеком.
– Предложенный тобою режим настолько приятен и восхитителен, что я, наверное, вообще никогда не уйду отсюда.
Она весело рассмеялась.
– Тогда давай я покажу тебе твои новые апартаменты. У тебя есть какой-нибудь саквояж?
– Я оставил его кэбмену. Он ожидает меня в конце аллеи. Я приказал ему не подъезжать слишком близко к дому, а то он всех бы перебудил. Мне пришлось подкупить его, чтобы он дождался меня и отвез обратно в Лондон.
– Тогда подкупи его еще раз, только чтобы он поскорее уехал отсюда. Поторапливайся.
Это снова была игра – возбуждающая, волнующая, чрезвычайно рискованная. И все же теперь это было больше, чем игра… Когда Кэтрин застилала узенькую кровать в маленькой гостиной, руки ее дрожали. Ей пришлось проявить особую активность: она опрыскала лавандовым маслом простыни, полотенце, одеяла (пришлось быть, очень осторожной, чтобы не оставить полотенца висеть в ванной), пододвинула стол и стул к окну, чтобы Чарлз мог работать.
И вот он торопливо поднимается наверх в приготовленную для него комнату. Она разожгла у себя камин, чтобы они могли посидеть в тепле, пока ими постепенно не овладеет сон. Для полной безопасности заперла свою спальню на замок. Вскоре они смогут поджарить себе хлеб на огне и вскипятить чайник.
Он вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь. Остановился, осмотрелся вокруг и… попросил у нее прощения, сказав, что хотя ни разу не видел ее комнаты прежде, но представлял себе ее именно такой.
Он внимательно изучил фотографии ее отца, детей – Джералда, Норы и Кармен, – стоявшие на прикроватном столике. Потом посмотрел на ее пеньюар, разложенный на кровати, взял его в руки.
– Надень его, Китти.
В его тихом голосе она ощутила довольно властное требование. И спросила дрожащим голосом:
– Прямо сейчас?
– Да, сейчас.
Подойдя к ней, он начал вынимать булавки из ее пышных волос.
– Я столько времени ждал этого момента…
Он распустил ее волосы, водопадом рассыпавшиеся по плечам.
– И этого тоже…
Его рука коснулась ее груди, и внезапно ей показалось, что еще секунда – и она упадет без чувств; ее сердце колотилось с бешеной страстью, когда она почувствовала, что ее груди совсем лишились своего прикрытия.
Удивительно, но его руки не дрожали. Его пальцы, когда он расстегивал крючки ее корсета, действовали спокойно, умело и уверенно. Он не вел себя неумелым мальчишкой. Он раздевал ее быстро и искусно. Она даже не заметила, как оказалась совершенно обнаженной, чувствуя себя при этом прекрасно и совершенно естественно.
