– Мне нравится все, кроме того, как ты выглядишь без бороды. Эх, Чарлз, где же твоя красивая борода? Где же она?..
– Наверное, украшает какую-нибудь живую изгородь Суссекса. К счастью, я ехал в отдельном купе.
– Да посмотри на себя в зеркало! Ты похож на бродягу. Тебе надо пойти к парикмахеру и как следует побриться.
Он критически осмотрел себя в зеркале, ощупывая при этом неаккуратные бакенбарды.
– Да, боюсь, ты совершенно права. Отправлюсь к нему сразу же.
– Нет, не сразу же. Я в состоянии выносить твой вид еще некоторое время.
Она начинала осознавать, как прекрасно то, что происходило. У них впереди целый день и ночь, и они проведут их вместе. А она ворчит что-то насчет парикмахера, на которого ему придется потратить часть этого драгоценного времени.
– Посмотри на море. Какое оно голубое. И еще, у меня для тебя есть подарок.
– Значит, ты знала, что я приеду?
– Нет, просто этот подарок только лежал у меня в сумочке. Я положила его туда на случай нашей следующей встречи. – Она извлекла из сумочки перстень. – Примерь его. Надеюсь, он подойдет.
Кэтрин наблюдала, как он надевает перстень на мизинец, с нетерпением ожидая, когда он заметит инкрустацию с внутренней стороны перстня.
– Это наше брачное свидетельство, – прошептала она.
В его глазах вспыхнул огонь.
– Я буду носить его до последнего дня своей жизни.
Потом они, ни от кого не таясь, под руку прогуливались по набережной, как и подобает супружеской чете. Выпили чаю в Зимнем саду и даже немного потанцевали под музыку фортепьяно и двух скрипок. Кэтрин купила самое красивое платье. И вообще, они являли собой очень красивую пару: она – в великолепном, безупречном наряде, и он – высокий, чисто выбритый, с романтически бледным лицом.
– Что скажут твои друзья по поводу твоей бороды?
– Да пусть говорят что угодно.
– Чарлз, разве их не интересует, куда это вдруг ты пропал?
– Пусть занимаются своими личными делами.
– А все-таки?
Он сначала хмыкнул, а потом проговорился:
– О, иногда они все же утруждают себя, выслеживая меня.
– Значит, они что-то подозревают? О нас?
Он нахмурился.
– Если тебе угодно знать, да, они догадываются, что где-то у меня есть женщина. Однако они не знают, что эта женщина – ты.
«Где-то есть женщина…» – эти слова коробили слух.
– Кэт, я сказал что-то, что тебя расстроило?
– Нет, конечно же, нет.
– Ты сама задавала мне эти вопросы.
– А ты на них отвечал.
– Тогда почему ты выглядишь такой расстроенной?
Она всегда говорила ему только правду.
– Я внезапно представила себе, что все вокруг видят нас.
– А тебе бы не хотелось, чтобы тебя видели?
– Чарлз, не говори, пожалуйста, таким холодным тоном.
– Кэт, если тебе все это не по душе, я не стану силой заставлять тебя остаться. Я вообще не собираюсь добиваться чего-либо от тебя силой. Я думал только о том, что ты была так же счастлива, как и я.
Была…
– Но я счастлива! – вскричала она. – И только так, не иначе… это будет так прекрасно… почему бы этому счастью не стать беспредельным, полным? – Ее слова были неловкими, прерывистыми, небрежными, и она страстно ненавидела себя за то, что вызвала на его лице холодное, неприветливое выражение.
– Мне не следовало бы говорить это, Чарлз, – наконец сказала она. – В конце концов, это я во всем виновата. Ведь я замужем.
– Если бы ты могла оставить детей, мы бы уехали в Европу.
– Сейчас ты винишь во всем моих детей, тогда как сам прекрасно понимаешь, что никогда не покинешь Ирландию!
– Подожди, Кэт! – Ее слова причинили ему страшную боль. – Я полагал, что и ты отправишься со мной в Ирландию.
– Знаешь, временами… временами я ненавижу Ирландию, со всеми ее несчастьями, нищетой, бедностью… ненавижу ее за то, что она молчаливой преградой стоит между нами.
– Что ж, давай оставим ее вместе с ее несчастьями, уедем и тем самым спасем наше собственное счастье.
– Тогда ты начнешь ненавидеть меня. Я и раньше говорила тебе это. Нет, мы в тупике. Мы безнадежно попались.
– Никогда мне не хотелось, чтобы ты сочла это ловушкой для себя. – Он встал. – Ладно, любовь моя. Полагаю, нам лучше будет отправиться домой.
– Ты не хочешь остаться здесь?
Он коснулся подбородка. Его голос был бодр, однако взгляд очень грустен.
– Похоже, зря я принес в жертву свою бороду.
Она пришла в неистовое волнение и была страшно раздосадована.
– О нет, не надо, не уходи! У нас такой красивый номер! Прости, прости меня за все, что я наговорила. Ну скажи, что ты прощаешь меня, и давай будем счастливы опять!
– Ты будешь счастлива даже в своей клетке?
Она задохнулась от душевной муки и чуть не заплакала.
– Не будь таким! Зачем ты говоришь мне это? Я вовсе не в клетке! Я с тобой, и я люблю тебя!
Он медленно сел.
– Тогда скажем – в своей клетке, обитой мягким плюшем. Ведь против этого ты не станешь возражать, не правда ли? Ведь это так, мы оба в клетке, но прежде я никогда не ощущал этого так явственно.
И он не извинился за свои слова. Теперь она вспомнила, как однажды он сказал ей после спора с одним из членов своей партии, что никогда не смог бы сдержать толпу черни, если бы не считал себя выше обычной человеческой слабости – просить прощения.
Что ж, она, в отличие от него, подвержена подобной слабости. Она глубоко, чистосердечно раскаивалась в настроении, справиться с которым ей никак не удавалось. Ей страстно хотелось, чтобы он отвел ее в их номер, целовал ее, смеялся, прогнав суровые складки со своего лица. Как все же хорошо, что им удалось высказаться начистоту, а не вынашивать молча грустные мысли.
Но, несмотря на то что Чарлз вновь стал дружелюбен и учтив, он по-прежнему оставался каким-то отстраненным, словно его мысли витали где-то далеко от нее. И даже в постели эта тень отчужденности парила над ними. Она страстно кинулась в его объятия, и он взял ее неистово, жадно, алчно, но его глаза светились так, словно в эти мгновения он ненавидел ее. Скорее всего, хоть немного, но так оно и было. Ибо она слишком глубоко вторглась в его жизнь. И, может быть, даже являла собою угрозу его любимой стране.
* * *
Спустя две недели после возвращения Кэтрин с детьми из Брайтона во время завтрака пришла какая-то посылка. Кэтрин совершенно машинально вскрыла ее, но тут же моментально прикрыла рукой находившуюся в ней фотографию в оберточной бумаге. Еще оттуда выпала записка. Кэтрин не могла сдержаться, чтобы не прочесть ее сразу же.
