Они ужинали втроем при свечах, и ровно в десять вечера тетушка Бен, сославшись на усталость, вызванную почтенным возрастом, удалилась, оставив племянницу и гостя наедине. За окном не переставая шел снег, но это не мешало веселым песням тех, кто праздновал Рождество в столь поздний час. Кэтрин проследила за тем, чтобы люди получили свой обычный в таких случаях соверен и попросила передать им, чтобы они пели потише, поскольку, хотя это и могло показаться странным в сочельник, некоторым хочется спать.
Внезапно Кэтрин пришла в голову безумная мысль – прогуляться по заснеженной местности. Чарлз охотно нацепил галоши, надел теплое пальто и вышел вместе с ней на улицу.
Снег прекратился, и на небе сверкала яркая луна. Открывшаяся Их взору картина казалась сверхъестественной и даже жутковатой: застывшие от мороза голые деревья отбрасывали остроконечные тени, каменные вазоны вдоль балюстрады были доверху наполнены снежными сугробами. Снег хрустел под ногами. Дорожка была довольно скользкой, поэтому Кэтрин крепко держалась за Чарлза. Мороз пощипывал ее щеки. Она испытывала чувство невероятной радости, ее ум был ясен и чист, легкие жадно вдыхали морозный воздух, напоенный небывалой свежестью.
Вдалеке слышались голоса и чьи-то шаги, значит, навстречу им шли гуляющие. Кэтрин потащила Чарлза за огромный вяз. Чарлз распахнул свое широкое пальто, и они укутались в него. Наслаждаясь теплом, исходящим от их возбужденных тел, они наблюдали за веселящейся компанией проходящих мимо людей. Слуги приоткрыли входную дверь, и на землю падала желтая полоска света. Нестройные поначалу голоса затянули песню:
Слушай песню ангелов-вестников…
С такого расстояния звучащая песня была беспредельно красива, особенно среди парка, белого от снега. Со стороны деревни раздался звон колоколов, возвещающий о наступлении Рождества.
– Ты веришь в Бога? – прошептала Кэтрин.
– Не уверен. Но я верю в судьбу каждого человека. Верю в то, что некоторые люди подразумевают под встречей и любовью, и мне кажется, бесполезно это оспаривать, поскольку это – их судьба.
– Ты говоришь о нас?
Он кивнул.
– А кроме того, я верю и в то, что, родись мы в другое время, мы все равно встретились бы и полюбили друг друга. Просто потому, что какое-то неистребимое влечение привело бы нас в объятия друг друга.
Кэтрин стало холодно, она задрожала. Была такая же ночь, как тогда, когда умер отец. Ей не хотелось говорить о смерти. И все же что-то в его потускневшем лице заставило ее произнести:
– Ты ведь не боишься умереть, правда?
– Правда. Но признаюсь, всегда испытывал ужас при мыслях о смерти. Даже давным-давно, в детстве перед моим мысленным взором постоянно возникали тысячи бесполезных и жестоких смертей в Ирландии. Они преследовали меня, словно призраки. – Он вдруг сухо рассмеялся. – Не так давно я сильно напугал Джона Редмонда
[34]
. Я себя неважно чувствовал и поэтому пораньше лег спать. В тот раз я остановился в дублинском отеле «Мориссон». Джон зашел ко мне, чтобы обсудить кое-какие пункты нашей кампании. Мы зажгли четыре свечи, но одна вдруг погасла, и я, сам того не осознавая, задул остальные три. Должен сказать, Джона это не на шутку перепугало. Он заявил, что невозможно работать в темноте и что мое лицо, когда он зажег спичку, напоминало лицо покойника.
– О нет!
– Да дело вовсе не в этом. Просто три свечи всегда зажигают подле усопшего. Они символизируют Святую Троицу. А я человек суеверный. И мне не понравилось это предзнаменование… называй это как хочешь.
– Да ничего особенного не случилось! – решительно возразила Кэтрин. – Наверняка сквозняк загасил ту, четвертую свечу.
– А может быть, это было дыхание Всевышнего? – спросил Чарлз и тут же раскаивающимся голосом произнес: – Я встревожил тебя. Прости! Ты побелела, как снег.
– Просто мне холодно, вот и все. Пошли в дом.
Но, по правде говоря, она дрожала не только от холода. Его лицо при свете луны было аскетически бесплотным, очень хрупким и неземным. Прогулка в полночь оказалась не такой уж хорошей идеей. Ибо она вызывала призраков.
Вилли размышлял о том, насколько неудовлетворительно продвигаются дела, поэтому, не успел начаться новый год, как он сразу же заговорил о своих честолюбивых желаниях. Неужели еще не пришло время, когда ему пора начинать действовать? Он обязательно должен стать главным секретарем Ирландии без дальнейших церемоний! Если это случится, он благосклонно отнесется к Кэт и даже будет восхищаться ею, если она подскажет эту идею мистеру Гладстону. Возможно, ее слово будет иметь больший вес в глазах премьера, нежели слово Парнелла; в конце концов, она ведь его жена, и вполне естественно, что она желает его продвижения вверх по политической лестнице.
Весьма неохотно Кэтрин отправилась к премьеру, но встретила лишь суровый и пристальный взгляд великого человека.
– Невозможно, миссис О'Ши, – произнес мистер Гладстон. – О, я прекрасно понимаю ваши чувства. Честь вам и хвала за это. – Неужели его проницательный взгляд уловил другие мотивы, скрывающиеся за ее просьбой? – Но, с одной стороны, О'Ши пока еще не обладает должными способностями, а с другой – я рьяный противник оказывать благосклонность кому бы то ни было. Не за горами следующие выборы, а я, к несчастью, считаю, что наши шансы отнюдь не велики. Говорю вам это совершенно доверительно. Вашему супругу и мистеру Парнеллу, видимо, придется некоторое время рассчитывать на что-либо другое. Мне очень жаль, но я по-прежнему собираюсь настоять на своем в том, что касается проведения гомруля. Пока я не знаю, чего можно ожидать. А мне ведь уже семьдесят семь, миссис О'Ши, и я очень устал. – Потом он добавил: – И еще одно. Не могли бы вы в будущем сообщать мне о ваших делах в письменном виде? По-моему, вас слишком часто видят у меня. Это несколько неосмотрительно.
Кэтрин будет не хватать волнующих ощущений от встреч с премьером. Ей нравился мистер Гладстон, она восхищалась им и доверяла ему. И считала, что он тоже доверяет ей. Но, возможно, его замечание было очень своевременным, поскольку она снова была беременна. Вилли уже догадался об этом. Он недоброжелательно оглядывал ее бледное лицо, темные круги под глазами. Так вот почему он так ратует за то, чтобы его поскорее выбрали главным секретарем. И пока этого не произошло, потребует чего-нибудь еще…
Однако в политических кругах назрел еще один скандал. Он потряс всех. Сэр Чарлз Дилк – этот солидный, уважаемый и законопослушный викторианец и вдовец, только что обручившийся с весьма уважаемой молодой женщиной, – который не меньше, чем Джозеф Чемберлен, имел шанс пойти по стопам мистера Гладстона, упоминался как человек, замешанный в очень неприличной, отвратительной тяжбе о разводе.
Хотя его вина и не была доказана, разыгравшийся нешуточный скандал вынуждал его уйти с политической арены и уехать жить за границу. Вот так, одним махом он лишился своей карьеры.
