Этим летом ей самой не мешает купить несколько красивых платьев, хотя бы для того, чтобы по вечерам надевать их дома. К чему ей беспокоиться об изысканных приемах и балах? Она достаточно насмотрелась на них в молодости и прекрасно знала, что состоят они из бессмысленной болтовни и ни к чему не обязывающей учтивости. Мужчины с подозрением смотрели на нее, когда она выказывала желание поговорить с ними о чем-нибудь серьезном, а женщины с их вечно колышущимися веерами, кокетливыми улыбками и бесконечной фальшивостью во всем утомляли ее до смерти. Поэтому теперь она предпочитала тихие и спокойные вечера наедине с Чарлзом.
Но не те вечера, когда она сидела в полном одиночестве, ожидая его возвращения с какого-нибудь светского раута! Тогда она испытывала страшное отчаяние и ей было нестерпимо больно. Правда, стоило ему переступить порог дома, сбросить пальто и цилиндр, воскликнув при этом, до чего же ему надоела вся эта светская болтовня, как она тут же ощущала прилив небывалого счастья и вновь все ее сомнения и переживания улетучивались. Более того, она даже с жалостью начинала думать обо всех этих светских дамах, присутствующих на званых вечерах, где они тщетно искали свое счастье.
Ее очень обрадовало, что весной Вилли наконец оставил ее в покое. Она возблагодарила за это Господа. Вилли продолжал писать ей бесконечные письма, полные жалоб и упреков, но полностью отказался от своих попыток увидеться с ней. И, получая время от времени кое-какие деньги, он имел совесть не показываться ей на глаза.
Но вновь вмешалась рука судьбы! Тетушка Бен скончалась, и всей семье пришлось собраться вместе. Естественно, прибыл и Вилли. Ведь тетушка Бен была очень богата. И каждый, помимо формальных выражений сочувствия, про себя думал о том, что написала старая леди в своем завещании…
Кэтрин, любившая тетушку пылко и нежно, до самой кончины старушки оставалась рядом с ней. Тетушка лежала на огромной кровати с пологом на четырех столбиках и выглядела такой хрупкой, что казалось, она вот-вот воспарит в воздух. Однако ясный ум не покидал старую леди до самой последней секунды.
Занавеси были раздвинуты, поскольку ей хотелось видеть небо – светло-синее небо, знаменующее наступление лета. От окна раздавались звуки машущих крыльев, ибо совы вновь свили над ним свои гнезда. Марианна, верная служанка тетушки Бен, говорила, что совиные гнезда – предзнаменование того, что ее любимая хозяйка очень скоро покинет этот бренный мир. И Кэтрин тщетно объясняла простой женщине, что совы вьют свои гнезда на этом окне уже более семидесяти лет. Но Марианна упрямо стояла на своем:
– Это знак того, что грядет печальный час.
И действительно, этот час неумолимо наступал. Слуг призвали к смертному одру, чтобы навеки попрощаться с хозяйкой.
Они с торжественным видом по очереди подходили к кровати умирающей. Все они души в ней не чаяли. По воскресеньям тетушка Бен всегда отпускала их в церковь, а нанимая кого-нибудь к себе на службу, она запоминала имена своих слуг навсегда. Она сочувствовала им, когда кто-нибудь заболевал, она знала обо всех их семейных делах, о радостях и невзгодах, о свадьбах и рождениях детей. Она не упускала ни одной мелочи, и, хотя в последние годы редко спускалась из своей спальни в гобеленовую залу или в погожий денек на несколько минут выходила подышать свежим воздухом, ей было известно обо всем, происходящем в доме. Она была доброй и хорошей хозяйкой, и они пришли, чтобы попрощаться с нею. Те, кто помоложе, тихо всхлипывали, шмыгая носами, а старый Джеймс, верный тетушкин кучер, никого не стесняясь, плакал навзрыд.
Когда слуги ушли и воцарилась тишина, Кэтрин подошла к кровати умирающей и взяла ее за руку, тонкую и прозрачную, как осенний лист, опавший с дерева.
– Это ты, голубушка моя?
– Да, тетушка.
– Как я рада. Нагнись-ка ко мне поближе.
Неужели тетушка по лицу Кэтрин догадалась о ее неприятностях? Или старая леди просто боялась неведомой темной дороги, неумолимо ожидающей ее впереди?
Кэтрин так и не удалось узнать этого, поскольку усталые веки старушки закрылись навсегда.
Было слишком поздно…
И очень грустно…
Завещание, сделанное год тому назад в присутствии кухарки, Сары Элизабет Рассел, и служанки, Марианны Элизабет Халлам, а также поверенного мистера Пима и его секретаря Уильяма Бака, гласило, что Анна Мария Вуд, вдова сэра Бенджамена Вуда, оставляет все свое состояние, почти в сто пятьдесят тысяч фунтов, своей любимой племяннице Кэтрин О'Ши. В завещании не упоминался никто из остальных племянников и племянниц. Но самым важным было условие, гласившее, что ни настоящий, ни будущий муж Кэтрин не имеют никакого права вмешиваться в то, как она распоряжается своими деньгами. Кэтрин также являлась единственной душеприказчицей, и если бы она умерла раньше своей тети, то все состояние перешло бы к ее детям в виде вложения в акции британской или индийской железнодорожной компании.
Присутствующие пришли в неописуемую ярость, все до единого: брат Кэтрин, генерал сэр Ивлин Вуд, и сестры Анна, Эмма и Кларисса. Особенно же неистовствовал Вилли. После того как было зачитано завещание, Вилли резко встал и стремительно вышел из комнаты, демонстративно хлопнув дверью. Он был разорен. Он мог отдалиться от своей жены, но теперь он не имел законного права контролировать ее состояние, на что он, естественно, очень надеялся. Разве это не особое право супруга? Неужели ему придется – смириться с тем, что ему отказано в этом праве?
Кэтрин тщетно доказывала, что понятия не имела о написанном в завещании, и не переставала слышать слова о чрезмерном влиянии, которое она якобы оказывала на старую женщину, и видела враждебные лица братьев и сестер.
Все были настроены против нее. Она понимала это, и ей это было тяжело. Возможно, негодовали они не потому, что она стала обладательницей огромного состояния, а потому, что она была женщиной с печально известной репутацией, женщиной, опозорившей их семью. Да вы только вообразите: уважаемой всеми семье Вуд приходится постоянно слышать о том, что имя их родственницы с насмешкой произносится во всех мьюзик-холлах и пивнушках города! Что бы на это сказал их отец, будь он жив?
Вилли даже не пытался поговорить с ней. Он лишь смерил ее угрюмым взглядом. Его вид поразил Кэтрин. Ничего не осталось от безупречно одетого денди. Костюм был скверно пошит, воротник несвеж. Глаза налиты кровью, на лице следы беспробудного пьянства. Веселый жуир и повеса, капитан О'Ши исчез навсегда. Все его низкие, мелкие интриги и тщеславные стремления привели его к печальному концу.
Почему-то на этот раз Кэтрин испугалась его больше, чем если бы увидела перед собой бодрого, наглого, самоуверенного субъекта, каким был Вилли прежде, когда являлся к ней с всевозможными угрозами. Раньше он мог шантажировать ее, а она могла тут же дать ему денег, принадлежащих тетушке. Но теперь для этого надо было оспаривать завещание, на что ушло бы слишком много времени. Похоже, капитан О'Ши навсегда лишился своего золотого тельца.
Кэтрин с трудом выносила пребывание в Уонерш-Лодж и с грустью смотрела в окно на парк, где бежала знакомая тропинка к дому любимой тетушки. Она мучительно думала о том, как ей не хватает милой старушки, ныне покоящейся с миром на церковном кладбище рядом со своим супругом.
