Больше мне рассказывать было уже нечего. Ричард Виндфилд, тем не менее, продолжал смотреть на меня молча, сидя абсолютно неподвижно, положив ладони на меню, о котором он, похоже, забыл. Он, казалось, хотел, чтобы я продолжила свой рассказ. Я попыталась догадаться, о чем он сейчас думает: его молчание подстегивало мою сообразительность и одновременно заставляло меня мучиться. Я почувствовала себя неловко — мне показалось, что я подобна реке, течение которой перегородила неизвестно как появившаяся плотина, и у этой реки нет возможности преодолеть плотину и течь себе потихоньку дальше.
— Значит, вы рекомендуете мне filet mignon
[20]
? — сказала я таким тоном, как будто все, о чем я только что рассказала, в действительности произошло не со мной.
— Я буду чувствовать себя намного спокойнее, если теперь нас будет сопровождать в поездке настоящий джентльмен, — а особенно после того, что произошло в Париже. Для меня очевидно, что окружающий нас мир стал гнусным и необычайно опасным, — сказала вдовствующая великая герцогиня, которая даже малейшую непогоду пережидала за крепкими стенами своего замка.
Я, со своей стороны, после приятного вечера в компании лорда Виндфилда, тоже не имела никаких возражений против того, чтобы он стал нашим попутчиком. К тому моменту я провела уж слишком много времени с твоей матушкой и ее служанкой — весьма невзрачной молоденькой француженкой, которая знала по-испански не больше четырех слов, — а потому новое лицо только бы скрасило последнюю часть нашей длительной поездки по заваленной снегом Центральной Европе.
Я знаю, что ты никогда не был о нем высокого мнения. Ты говорил, что он — консервативный, нудный и недоразвитый англичанишка, что он — трагикомический персонаж, в котором ровно столько же трагизма, сколько и комизма. А вот мне, любовь моя, Ричард Виндфилд очень понравился. Мне понравилась его исключительная любезность, его необычайная образованность, мне понравились его манеры английского джентльмена. А еще мне понравилось, как он рассказывает. В тесном купе поезда, за окном которого — словно на ожившей картине — мелькали покрытые снегом горы и равнины и дома с красными крышами, с серым дымком над печными трубами, лорд Виндфилд рассказывал мне о своих поездках в экзотические страны. Я слушала его, и перед моим мысленным взором представали то разноцветные пряности на рынках в Джайпуре, то темно-бирюзовые воды Босфора, то выкрашенные в синий цвет лодки в порту Эс-Сувейра, то прекрасные цветущие сакуры — японские вишни, — которые растут на склоне Фудзиямы.
16 декабря
Я помню, любовь моя, что Брунштрих привел меня в несвойственное мне романтическое настроение: он показался мне зачаровывающим своей неправдоподобностью и загадочностью, показался мне овеянным легендами… К Брунштриху не вела железная дорога: он не был для этого достаточно большим и значительным. Он походил на те места, которые, не будучи обозначенными на картах, кажутся от этого еще более таинственными. Ты же мне говорил, что дело тут не в таинственности и не в иллюзиях, а всего лишь в экономии. А затем ты мне еще объяснил, что строительство железной дороги — уж слишком дорогостоящее дело, а потому никто — в том числе и скромное казначейство Брунштриха, контролируемое небольшим наблюдательным советом из числа немногочисленных местных жителей, — пока что не собирался его финансировать. Подобная экономия на развитии транспортной системы отнюдь не создавала каких-либо трудностей для герцогской семьи, поскольку у той имелись в распоряжении другие средства передвижения, в числе которых были различные типы карет и три автомобиля.
Один из этих автомобилей заблаговременно прислали тем утром к железнодорожному вокзалу Вены, чтобы мы могли приехать в замок по шоссе. Поездка эта занимала три или четыре часа, в зависимости от погоды. Шофер стоял в ожидании на перроне у подножия лестницы. Он взял у нас наши три саквояжика, которые мы несли в руках, а также организовал переноску наших большущих чемоданов.
— А я уж было подумала, что кто-то из моих наплевательски относящихся ко мне сыновей вдруг проявил любезность и соизволил встретить меня после столь изнурительного путешествия… — пробурчала твоя матушка, передавая шоферу свой саквояж.
— Вашему высочеству, наверное, будет приятно узнать, что ваш сын, его высочество Карл, лично ожидает вас в автомобиле, — с невозмутимым видом ответил шофер.
— Неужели? Вот это действительно сюрприз! А ну-ка, ребятишки, бегом за мной — на встречу с моим сыном!
Если о тебе, любовь моя, я задумывалась с того самого момента, как узнала о твоем существовании, и пыталась при этом представить, какая у тебя может быть внешность (мне казалась, что ты такой же неправдоподобный, загадочный и овеянный легендами, как и сам замок Брунштрих), то я никогда не ломала себе голову над тем, что может представлять собой твой брат. Но даже если бы я попыталась это вообразить, мне, наверное, никогда бы и в голову не пришло, что я при самой первой встрече с ним увижу его пожирающим огромную жареную сосиску — Bratwurst
[21]
, — зажатую между двумя половинками сдобной булки, и что я в первую очередь обращу внимание на его блестящие от жира и усыпанные прилипшими хлебными крошками губы и его толстые щеки — такие, как у грызуна, который набил себе защечные мешки зерном.
— Не ожидал, что вы приедете так скоро. Мне хотелось есть. Я сегодня еще не завтракал… — стал он, поспешно вытирая губы платком, оправдываться перед своей матерью, когда та упрекнула его в неподобающем поведении.
Когда он потянулся ко мне, чтобы меня поцеловать — так, как при встрече целуют друг друга родственники, — я с ужасом подумала, что его измазанные губы оставят на моих щеках влажный и неприятный след жира и слюны. К счастью, он вытер свои губы очень хорошо, и мои опасения оказались напрасными. После такого нелепого знакомства твой брат стал казаться мне всего лишь частью окружавшей меня действительности — как и просторные задние сиденья автомобиля, и кожаный откидной верх, защищавший нас от холодного ветра, и шофер, который вел машину, и осторожное петляние по заснеженным дорогам, как болтовня твоей матери, перечислявшей те злоключения, которые произошли со мной в Париже, снова и снова повторяя, что путешествовать по Европе в нашу сумасшедшую эпоху стало небезопасно. Твой брат стал, попросту говоря, одним из многих окружавших меня людей, предметов и явлений.
— Карл, расскажи-ка своей кузине Исабель историю замка, — попросила Алехандра твоего брата, когда разговор уже начал угасать. — Тебе ведь очень хотелось бы ее услышать, да? — обратилась она ко мне с горделивым и загадочным видом.
Тогда твой брат начал рассказывать монотонным голосом, с легким акцентом — в своеобразной манере, свойственной тем, кто владеет несколькими языками, и равнодушным тоном, свойственным тем, кого ничем не удивишь.
Брунштрих предстал перед моим взором прежде всего как лес, проносившийся за автомобильными стеклами, шоссе с постепенно ухудшающимся покрытием, щит с тремя стрелками, указывающими направления, и обозначением расстояния — до Вены, до замка и до ближайшей деревни — и, наконец, сам замок, построенный в неоготическом стиле. Издалека он показался мне малюсеньким, как рисунок на почтовой открытке, а вот вблизи его нельзя было окинуть одним взглядом, и он давил на психику своей массивностью. Лишь значительно позднее, во время моих длительных прогулок по его окрестностям, я открыла для себя, что в Брунштрихе — на его границе с Австрией — имелись широкие равнины, постепенно переходившие в горную цепь, которая отделяла его от Германии. А еще я поняла, что замок Брунштрих, находясь в укромном местечке в горах (он словно бы прилип к скале с крутыми склонами, окруженный лесами и защищаемый рекой, вбирающей в себя талые воды, которые текли прямо с самых высоких вершин), наводит своим видом на мысли о «Спящей красавице» и других волшебных сказках.
