— От кого?
Я назвала имя Режиссера.
— Вот как, — бесстрастно бросила она, однако брови дрогнули. — Большинство его актрис — мои ученицы. Вам известен Метод?
Я покачала головой.
— Первый шаг — расслабление.
И она объяснила, как это делается. На мой взгляд, довольно просто, вот только связь с актерским мастерством как-то не прослеживалась.
Я устроилась на складном стуле в дальнем углу комнаты, закрыла глаза, отгораживаясь от окружающих, и попыталась расслабиться. Минут через десять из этого состояния меня вырвала чья-то рука, вцепившаяся в мое колено. Взвизгнув, я открыла глаза: преподаватель держала меня за ногу.
— Снимем напряжение. Свободнее, свободнее, — твердила она, пока не добилась результата. Потом, отпустив ногу, повторила процедуру с моей шеей, руками, ладонями, после чего я получила первое задание: — Изобразите, как вы выливаете на себя воду из чашки.
— Прямо в одежде?! — ужаснулась я.
— А вы как думали? — без улыбки отозвалась она и затопала прочь.
Я подняла воображаемую чашку, вылила на себя воображаемую воду. И еще раз. И еще, и еще, каждую минуту поглядывая на часы и мечтая о конце занятия. Через двадцать минут я уже была рада услышать голос преподавателя, призывающий нас рассаживаться вокруг нее в кружок. Среди студентов я узнала нескольких безмолвствующих на экране актрис; еще здесь был восхитительно носатый гей и официант, веселивший всех репликами насчет прогулки по пустырю из своего «частного момента». Наконец настал и мой черед.
— Как справились? — спросила преподаватель.
— Отлично… — промямлила я, с трудом подавляя желание немедленно сбежать из класса.
— Я велела вылить на себя воду из чашки. Ну так и выливайте! Используйте свой инструмент, поливайте везде — грудь, между ног. Везде. Хватит зажиматься.
Мое тело вдруг перестало мне принадлежать. Быть может, и не принадлежало никогда, подумала я. Или это чувство возникло после слов «используйте свой инструмент»? Мне как-то не приходило в голову сравнивать свое тело с кухонной утварью. К тому времени, когда преподаватель закончила критику всех «частных моментов», мысль о карьере актрисы уже казалась мне нелепой. Однако при всем желании исчезнуть я этого не сделала из страха упасть в глазах Режиссера. Разве станет он воспринимать меня всерьез, если я не выдержу первого же занятия с преподавателем, которого он рекомендовал? Мрачная от зависти, я сидела у дальней стенки, наблюдая, как другие студенты разыгрывают сцены или импровизируют, и даже не заметила, как пролетели два часа. Всеобщее воодушевление и преданность актерству убедили меня, что если где и учиться мастерству, то только здесь.
Теперь я жила ожиданием вечера понедельника, и занятия по актерскому мастерству служили для меня не меньшим источником знаний, чем учеба в университете. Моя страсть изумляла Эринулу.
— Этот самый Метод, или как его там, похоже, основан на проникновении в подсознание, а это опасно. Никак в толк не возьму, с чего ты на этом помешалась. Психоаналитик по тебе плачет, — говорила она.
— Ну а я не понимаю твоего пристрастия к мыслителям девятнадцатого века и психическим заболеваниям. Читала бы лучше Платона на греческом, — ответила я.
Эринула увлекалась психологией, и моя любовь к философии ее не убеждала.
— Ненавижу греков с их пахлавой. Пакость.
— Речь о древних греках.
— Все они одинаковы. Сборище педерастов и женоненавистников.
— Как ты можешь? — возмутилась я.
— Могу, куколка, поверь. Я могу.
Уточнять я не стала, но через неделю причина отторжения предков открылась. Эринула позвонила на рассвете.
— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала она, давясь слезами. — Придешь в семь в кафе?
Заплаканная, с воспаленными глазами, она сидела за нашим столиком перед чашкой черного кофе.
— У меня не отчим, а персонаж греческой трагедии. Можешь себе представить — в три часа ночи ввалился ко мне в спальню.
— Зачем?
— Вот это принес. — Она швырнула на стол бумажку.
«Я люблю тебя, золотко. Хочу спать с тобой», — написал он тупым карандашом, в конце строчки продырявив листок.
— Я бы послала его к дьяволу, но Всевышний сам с этим справился. У отчима рак яичка. Козел. Даже знак свыше не способен увидеть.
— А он?.. Ну, ты понимаешь?..
— Что? Спал со мной?
Я молча кивнула — облечь такую мысль в слова было выше моих сил.
— Давно, еще когда я была ребенком. А теперь — только эти записки. Бедная мама. Каждый вечер одно и то же: я домой прихожу, и он крутится под ногами, кобель любвеобильный. Тьфу.
Представив, как отчим Эринулы среди ночи крадется к ее кровати, я проглотила поднявшийся к горлу мерзотный комок и с некоторым удивлением услышала свой голос:
— Если хочешь, можешь у меня пожить.
Эринула округлила глаза.
— Будешь спать в гостиной, пока все не утрясется, — добавила я.
— Утрясется, когда он концы отдаст.
— А ты переезжай раньше.
Эринула устроилась в моей квартире с угрожающей легкостью. Холодильник забила фетой, оливками, а по пятницам — и якобы ненавистной пахлавой. Купила кофеварку, чтобы всегда иметь черный кофе под рукой, курила «Вирджиния слимс» («только одну, куколка, парочку раз в день») и следила за моей жизнью из-за моего обеденного стола.
Пришедший ко мне репетировать Феликс, студент из нашего класса актерского мастерства, был немедленно подвергнут порицанию.
— Это еще кто такой? Что ты собралась с ним делать? — спросила она, когда он скрылся за дверью ванной.
— Мы ставим сцену.
— Что за сцена?
— Все сцены, как правило, любовные. Более или менее.
— Именно. — Она хохотнула, скривив рот.
— Мне нравится Феликс.
— Угу. Потому как смахивает на Джимми Дина.
— Не только. Он настоящий актер, весь растворяется в своем герое.
— Угу. Потому как психопат. Лично я не осталась бы с ним наедине.
— Мы часто здесь репетируем, и все проходит прекрасно. Но ты не волнуйся, сегодня мы пойдем в кафе.
— Вот спасибо. А то я бы не вынесла сцены, как вы играете сцену. — И она опять хохотнула, будто каркнула.
Впрочем, Феликс был об Эринуле не лучшего мнения:
— Протирает своей задницей твой диван, торчит в твоей квартире и тебя же поносит.
— У нее проблемы, — объяснила я.
— Гляди, осторожней, а то и ты нарвешься на проблемы, — предупредил он, открывая передо мной дверь в уютное кафе.
