Мы устроились за столиком и превратились в наших героев: Феликс изображал школьника, томимого любовью к моей героине — жене заведующего пансионом, которая скрывает свое ответное чувство к нему. Восхищаясь интуицией Феликса, выбравшего именно «Чай и сочувствие», я не призналась в том, что эта сцена вполне могла быть эпизодом моей жизни.
— Тебе нужно ухаживать за ровесницей, — произнесла я от имени героини.
— Но мне нужны вы! Я хочу быть только с вами!
Со слезами на глазах Феликс коснулся моих пальцев. Наши герои были добродетельно сдержанны, в рамках времени и места действия, но во мне партнер вызывал далеко не целомудренные чувства, и, кажется, поэтому я неплохо играла.
— Больше ничего не закажете? Освободите стол. — Официантка очень вовремя выставила нас из кафе в реальность.
— По-моему, очень жизненно вышло. — Феликс оседлал свой мотоцикл. — Если удастся повторить в классе — всех на лопатки положим.
Он подмигнул, нахлобучил шлем и рванул по Мэдисон-авеню, против всех правил. Езда навстречу движению была излюбленным развлечением Феликса.
Я вернулась домой, где Эринула жевала оливки и тянула сигарету, пуская дым в приоткрытое дюйма на три окно, — открытое настежь, на такой высоте окно было бы приглашением к самоубийству. Эринула читала что-то из своей психологии, так что мы обе долго молчали, пока она не выдала без видимых причин:
— Пока ты с этим панком любовь играла, звонил папаша Уорбакс.
— Папаша Уорбакс?
— Угу. Мистер Постоянное Поручение.
— Ты ответила?
— Нет. Его речь в твоей машинке. Там ему самое место, между прочим. Форменный робот.
— Пропустила! Как я могла его пропустить!
— Если б ты реально любила реального человека, то знала бы, что изображать в кафе любовные сценки со смазливыми голодранцами — это для пташек определенного полета. Держу пари, ты заплатила за его двойной капуччино.
Как она догадалась не только о том, что я заплатила, но и о том, что он заказал? Слишком рассерженная, чтобы задать вопрос вслух, я молча ткнула кнопку воспроизведения. «Я в Париже. Приезжай на выходные, номер мы закажем». Я прокрутила сообщение Миллиардера дважды, пытаясь уловить любовь за его словами, но ничего не услышала. А была ли вообще любовь?
— Париж. О-ля-ля! — засмеялась Эринула. — Что за отель?
— «Ритц».
— Ничего себе. Откуда такие бабки?
— У него талант делать деньги.
Я собралась звонить в «Бритиш Эрлайнз», да так и замерла с трубкой в руке. В понедельник нам с Феликсом предстояло играть сцену в классе, в субботу у Режиссера рабочий просмотр нового фильма, а на воскресенье соседи и Винченцо пригласили меня на обед. Сердце буквально выскакивало из груди, но я все же набрала номер отеля Миллиардера, чтобы сообщить, что не смогу прилететь в Париж, так как…
— Правило тебе известно: никаких объяснений, — прервал меня Миллиардер. — Запиши прямой номер — на случай, если передумаешь.
Не успев положить трубку, я уже пожалела об отказе и, приняв это за доказательство любви, спешно набрала его прямой номер. Линия была занята. Я повторила попытку. Занято. Я набирала в течение следующего часа, слышала только короткие гудки и наконец, отчаявшаяся, отвергнутая, легла в постель.
Лишь наутро, с первым глотком кофе, я сообразила, что если кто из нас и отвергнут, так это Миллиардер, — и испугалась последствий своего наглого отказа. Я была ему благодарна, я добровольно вручила ему полную власть над собой. Он оплатил мою свободу, и я поверить не могла, что подвергла риску всю свою жизнь за один миг бунтарства. Мысли мои кружили, будто подхваченные смерчем, я холодела от ужаса, представляя, как Миллиардер лишил меня поддержки, оставил без средств на жилье, не говоря уж о тридцати тысячах, которые еще предстояло заплатить за учебу. А кара Миллиардера в конце концов оказалась более изощренной. Многие месяцы, возможно целый год, при каждом телефонном звонке я где-то в глубине души надеялась услышать его голос и слова любви. Но ни любви, ни хотя бы малейшего шанса на любовь Миллиардер больше не предложил, и я поняла, что связывает нас лишь банковское постоянное поручение.
Мои сожаления о несостоявшейся поездке в Париж смягчил наш с Феликсом триумф. Под нажимом преподавателя мы работали над одной и той же сценой много месяцев, и под конец уже не я представляла героиню — она представляла меня. Я жила, а не играла.
— Великолепно. Молодцы, оба. Просто фантастика. Переходите к чему-нибудь другому, — сказала она.
Феликс рвался приступить к другой сцене из той же пьесы, но, покончив с первой, я вдруг поняла, насколько измотана ее поразительным сходством с моим прошлым. В страхе, что не выдержу «игры в любовь» с Феликсом, я предпочла вернуться к куда более безопасному эпизоду с воображаемой водой в воображаемой чашке. Феликс был необычайно популярен в классе, и я не сомневалась, что у него не возникнет проблем с партнершей. Однако неделя проходила за неделей, он ничего не репетировал, а потом начал пропускать занятия. Как-то в полночь, сильно пьяный, он появился у моего дома на мотоцикле. Я отказалась его впустить — Эринула уже спала, да и дежуривший на входе самый славный из портье погрозил пальцем за головой Феликса, предупреждая: «Даже не думай». Пару недель спустя Феликс напел на мой автоответчик «Хайвэй Вентура», аккомпанируя себе на гитаре. Эринула с радостью ухватилась за шанс психоанализа:
— Угу. «Свежий ветер в голове». Тут он прав. Хотя точнее — сквозняк, в одно ухо влетает, в другое вылетает.
Эринула убедила меня, что пора уже «установить границы», и в такси по дороге на занятия я проговаривала ее монолог насчет «никуда не годного использования автоответчика». Немного отредактированный монолог: я собиралась опустить сравнение телефонного провода с пуповиной и, несмотря на запрет Эринулы, сказать Феликсу, что я не стерла запись его песни, которая мне очень понравилась.
Однако Феликс, с его нахальной кривоватой ухмылкой, тем вечером не появился, и я как раз думала, что без него класс совсем не тот, когда преподаватель произнесла:
— Феликс мертв. Вчера вечером он застрелился.
В комнате повисло гробовое молчание.
* * *
Я ушла с занятий, не в силах терпеть игру студентов, и весь обратный путь проделала пешком, благодаря судьбу, что не одна в Нью-Йорке, что Эринула «протирает задницей» мой диван, читает и курит. Сейчас я была благодарна даже за ее вечные шпильки в мой адрес.
— Слушай-ка, что пишет Фрейд, — сказала она, когда я открыла дверь. — «Лечение психоанализом»… те-те-те… «заключается в освобождении личности человека от его неврозов, комплексов и аномалий характера». Освобождение, куколка! Своим актерством ты этого не добьешься, уж поверь мне.
Я слишком устала для споров, в которых она к тому же всегда была права, и потому молча прошла на кухню, за утешением. Открыла холодильник (с каждым днем сходство с греческой продуктовой лавкой увеличивалось) и сказала, не оборачиваясь:
