– Ну, бабуля, – нетерпеливо сказал Фомин, – давай помогу.
И он заглянул к ней через плечо.
– Ты что, Николай? – забеспокоился Тимофеев. – Тебе нехорошо?
– Наоборот, – пробормотал Фомин. – Мне по кайфу. Витька… Сказать, что это за штука?
15. Что там было у Кароги
– Амулет какой-нибудь, – пожал плечами Тимофеев. – Беличья лапа или, там, гузка летучей мыши.
– Часы, – сказал Фомин, стараясь совладать с охватившим его волнением. – С ретромотива. Они все еще работают, и там тоже двенадцатое июля…
– Забыла, – сварливо бухтела Карога. – Глава зело дыровата, все наружу извергается…
– Меня бы вопросила, – укоризненно сказал Осен. – Что я, не подсказал бы?
– Подсказчик, морока Кощеева! – заскрежетала ведьма. – Сгинь, не то хворь напущу! Мне дано бысть, мною вопрошено, мною да отвечено будет!
– Бабушка, – подступил к ней воспрянувший духом Тимофеев. – Где вы взяли эту вещь?
– Съем! – рявкнула на него Карога и замахнулась клюкой. – Помру, но не выдам! В лесу нашла…
– Уважаемая! – подключился Фомин. – Почтенная! Напрасно вы нам не верите, мы же с добром пришли. Вам его дала девушка, очень красивая, с золотыми волосами?
– По имени Вика? – налегал Тимофеев.
– Дева, – снова захихикал Осен.
– Цыц! – лязгнула на него Карога. – Не то съем!
– Они не скажут, – с отчаянием произнес Тимофеев. – Не та эпоха. Им еще неведомо вероломство.
– Что же делать? – растерялся Фомин.
Карога сидела, нахохлившись, будто немолодая курица на насесте. Глаза ее были прикрыты.
– Скажу, – внезапно заявила она. – Чую, не морока вы Кощеева, не сольстите. Дождались мы верных людей, Осенище.
– Тако, тако, – истово закивал Осен.
– Да грядете вы, добры молодцы, прямо через лес, – неожиданно звучным голосом провозгласила Карога. – Да будет за лесом река велия, берег зыбучий. Ни вплавь, ни вброд ее вам не перебресть. Но будет вам Калинов мост, а стережет его поганое чудище, а хоронит его Кощеева Морока, но которые то чудище одолеют, да реку перебредут, да узрят хоромину… – Карога несколько раз мигнула. – А больше ничего не скажу. Целы будете – да узрите сами.
– Только чудища поганого нам недоставало, – мрачно сказал Тимофеев. – Я есть хочу, а не чтобы меня ели. Эх, темпороскоп бы сюда, и черт с ним, с правилом ретроспекции, – знать бы, чем все это кончится.
– Не трави душу, Тимофеич, – промолвил Фомин, понемногу обретая привычную для себя и для окружающих уверенность. – Видали мы этих чудищ. Медведь какой-нибудь. А то и вовсе предрассудок. – Он помолчал и добавил: – Ну, ты-то уцелеешь. Вспомни Анну Тимофееву.
– Мало ли на свете Тимофеевых? – с сомнением проговорил тот.
– Осен вам проводником будет, – заявила Карога.
– Не буду! – заверещал тот. – Чудища страшусь!
– А меня не страшишься? – ласково спросила старуха. – Я ведь тебя съем. И косточки при пороге закопаю.
– Я бы тоже что-нибудь съел, – мечтательно сказал Тимофеев.
– Бабушка, – обратился Фомин. – А меч-кладенец какой-нибудь нам не полагается?
– Не ведаю, – пробормотала Карога. – Про элементную базу ведаю, про текущую дату такожде, а иных словес не слыхала.
– Жаль, – вздохнул Фомин. – А то я подумал, если часы с ретромотива, так и бластер завалященький найдется.
– Пошли, Николай, – сказал Тимофеев. – Разыщем чудище, начистим ему хобот, и дело с концом. Может, по дороге деревню какую встретим, перекусим.
– Нет здесь деревень, – объявила Карога. – Давно нет, ушли отсюда люди – от чудища подале.
– Это серьезно, – сказал Тимофеев и задумался.
16. Как им хотелось есть
Есть им хотелось жутко.
Вдобавок Тимофеев измучился с чемоданом. Тот все время норовил чувствительно долбануть хозяина по ноге и на каждом ухабе вызывающе грюкал своим содержимым. Тимофеев менял руку, пробовал пристроить его и на плече, и на голове, и под мышкой, но легче не становилось. «Вот вернусь домой, – решил он, – тотчас же куплю себе рюкзак!» Он с завистью смотрел на Фомина, непринужденно вышагивавшего с ретромотивом за спиной, и на беспечного Осена, уже позабывшего об угрожавшей впереди опасности в облике гипотетического чудища и несколько раз начинавшего все ту же варварскую песню. С каким наслаждением Тимофеев бросил бы этот треклятый чемодан! Однако он отдавал себе отчет в том, что никогда не простит себе утраты в напластованиях времен всех этих микромодулей, тиристоров и зубчатых колес из нержавейки. Главным образом как историк: случайная находка в культурном слое седьмого века германиевых полупроводников могла бы породить нездоровую сенсацию в современной Тимофееву археологической среде.
– Велосипед бы сюда, – недовольно бурчал он.
– Пустое дело, – откликался Фомин. – А вот бронетранспортер в самый раз бы сгодился. Или что-нибудь на воздушной подушке… Между прочим, почему ты до сих пор не занимался транспортом?
Тимофеев не ответил. Он и сам не знал, почему, а тут вдруг задумался над этим. И ему в голову пришло сразу несколько дельных мыслей.
Лес давно кончился, и они двигались в живописной долине по пояс в траве, отроду не ведавшей косы. В зеленое море изредка врезались островки ненормально раскидистых репейников, архипелаги васильков ростом с подсолнух и прочей дикой поросли. Цепляясь тяжелыми задами за головки цветов, лениво проплывали огромные шмели. Что-то весомое упало Тимофееву на плечо. Он повернул голову, чтобы сбросить нежеланную ношу, и едва не закричал от неожиданности: впившись мускулистыми лапами в рубашку, на него таращилась невероятных размеров стрекоза – нервно шерудила суставчатым хвостом и поигрывала мощными жвалами возле самого уха. К счастью, у нее были неотложные дела, и она снялась, на прощание смазав потрясенного народного умельца крыльями по щеке.
– Река, – благоговейно сказал Осен и ткнул грязным пальцем вперед.
Вскоре можно было отчетливо разглядеть бликующее на солнце водное зеркало. Это несколько добавило энтузиазма добрым молодцам из будущего.
– Интересно, как мы ее назовем в наше время, – сказал Тимофеев.
– На Волгу не похоже, – заметил Фомин. – На Каму тем более. Узковата будет. Осен, что это за река?
– Известно что, – охотно отозвался проводник. – Бурлан.
– Бурлан? – переспросил Тимофеев и с недоумением пожал плечами.
Долина внезапно оборвалась, и Осен, шагавший впереди, замер на полшаге. Только что стеной колыхались пахучие стебли, и вдруг без всякого перехода началась ровная бурая плешь – никаких признаков растительности, ни малейших следов жизни, вовсю буянившей за спинами пораженных путников. До самой реки простиралась мертвая корка, сильно напоминавшая растрескавшийся застарелый асфальт. Над ней зависла пустая тишина и клубился тяжелый туман, за которым где-то рядом угадывался Бурлан.
