Хасан благодарно склонил голову. Ему – о, кто б в этом сомневался! – были очень приятны слова учителя. Но он вновь вспомнил, как очнулся в каменных объятиях изваяния. И это ужасное ощущение мигом остудило его, заставив содрогнуться от омерзения.
– Но, мудрый Георгий, что же мне делать с моим безумием? Ведь стоит мне только попасть в библиотеку, как этот каменный монстр вновь овладеет моим разумом.
– Ну, значит, постарайся какое-то, пусть непродолжительное время не попадать в библиотеку. Займись борьбой, обойди все окрестности нашего городка, удели побольше времени Наринэ…
– Но могу ли я рисовать? Не прокрадется ли это чудовище в мой разум через рисунки?
– А разве, мальчик, ты можешь не рисовать? Разве можешь ты удержаться и не отобразить дерево или лань, горы или улыбку девушки?
– Я боюсь, учитель… Боюсь рисовать человека. Мне все время кажется, что то, что появляется на листе, уродливо и ни на что не похоже… Что менее всего это походит на венец творения Аллаха всесильного – на человека.
Георгий усмехнулся.
– Думаю, мальчик, когда-то появится мода, и то, что ни на что не похоже, то, что непропорционально и уродливо, в единый миг станет прекрасным и совершенным…
– Учитель, такого просто не может быть!..
– Времена, юный Хасан, меняются. Меняются вкусы, как меняются и понятия о прекрасном. Более того, должны появиться, вернее, не могут не появиться те, кто будет объяснять миру, почему прекрасен человек или животное. Эти люди будут объяснять красоту как высшую ступень целесообразности, правильности в построении цветка и птицы, животного и человека.
– Не хотел бы я дожить до этих времен… Объяснять человеку, в чем красота… Аллах всесильный! Это, должно быть, будут времена слепых.
– Или времена нищих духом. Времена, когда уродство станет культом, а красота – уродством. Увы, друг мой, человеческий разум столь же мало изучен, сколь и таинственен. Ты и сам это чувствуешь.
– Да, мудрейший… – Хасан кивнул. «Глупо не верить человеку, – подумал он, – который столь мудр и дальновиден».
– Ну что ж, ученик… А теперь иди отдохни, отоспись на славу. Да не забудь, что даже самое большое душевное утомление не может освободить тебя от утренней тренировки! А потом отправляйся на долгую прогулку по горам! Рисуй столько, сколько захочешь…
– Благодарю, учитель, за это разрешение.
– Нет, мальчик, это не разрешение. Это приказ, если угодно. Это предписание лекаря. Ибо сейчас ты не только мой ученик, но и мой пациент.
– Тогда я с удовольствием приму это лечение, мудрый мой наставник.
Георгий улыбнулся.
– Замечательно! Да не забудь приглашать в свои долгие странствия Наринэ или Мехмета. Или их обоих…
– Я сам хотел просить тебя об этом. – Хасан улыбнулся учителю в ответ.
Георгий встал и неторопливо пошел прочь. Юноша сидел, подставляя лицо теплым лучам садящего солнца, и по-прежнему улыбался.
Но с лица учителя улыбка сошла. Он радовался, что Валид вовремя послал ему зов и Хасан остался здравомыслящим юношей. Но Георгия беспокоило и то, как долго придется держать ученика вдали от книг и наставлений, вдали от столь загадочных изваяний. Ведь раньше или позже юноша вновь ступит под сень библиотеки… И не навалится ли на него тогда безумие с новой силой? Не станет ли вновь каменная статуя ему милее всех женщин подлунного мира?
Не было у мудреца ответов на эти вопросы, как не было и понимания, что же произошло с Хасаном на самом деле. Он увидел лишь малость, да и от самих юношей узнал ничтожную часть. Этих частичек, чувствовал мудрец, было явно недостаточно, чтобы сложить мозаику. Что же это – наваждение неведомых сил? Или магия древних изваяний? Или просто душа Хасана оказалась столь чуткой, столь ранимой, что прикосновение к древнему искусству стало для нее роковым…
Макама двенадцатая
Хасан же, верный слову, данному учителю, принялся за лечение столь же истово, сколь истово постигал законы мира. Он отдался тренировке с удовольствием, которого и сам от себя не ожидал. Броски и удары, казалось, врачевали его больной разум куда лучше, чем могли бы это сделать сотни трав и снадобий.
Учитель, который сам по традиции эту тренировку проводил, лишь качал головой, видя улыбку на лице Хасана. «О да, – думал Георгий, – в этом он весь. Что бы юноша ни делал, он отдается этому занятию целиком, достигая поразительных успехов. Плохо лишь то, что сам он своих успехов не видит, в них не верит, все время пытаясь достичь вершины мастерства. Что это – недочеты воспитания? Въевшаяся в душу попытка доказать отцу, что сын на что-то годен? Или сама суть натуры Хасана?»
Увы, и на эти вопросы ответа пока у наставника не было. Сам же предмет его размышлений с громким смехом прошел мимо учителя, низко ему поклонившись.
– Здравствуй и ты, Хасан, – почти автоматически ответил Георгий.
– Что сегодня с учителем, Мехмет?
– Думаю, глупый мой друг, что он размышляет о тебе.
– Но зачем обо мне размышлять? Я переусердствовал с занятиями и теперь излечусь. Ведь я-то знаю, что со мной произошло. И более такого не допущу.
– И да поможет тебе в этом Аллах всесильный и всемилостивый!
После трапезы Мехмет отправился за новыми знаниями, а Хасан решил, что долгая прогулка по горам, да к тому же в хорошей компании, принесет ему куда больше пользы, чем прогулка в одиночку по ближайшим к школе окрестностям. Красавица Наринэ с удовольствием согласилась составить ему компанию.
Лето еще царило в горах, не собираясь дарить осени ни одного дня. И потому горы поражали необыкновенной, неслыханной гаммой зеленого – от самого нежного светлого оттенка до почти черного – там, где густая тень падала на пологие склоны.
– О Аллах милосердный, как же прекрасен мир! – почти простонал Хасан.
– А ты почему-то сменил его бескрайние просторы на холодные и пыльные книжные полки.
– Просто, о моя краса, я думал, что именно в книгах я найду законы, правящие этим миром, найду объяснение того, как летает птица и скачет кузнечик, почему журчит ручей и катятся с крутых склонов огромные камни.
– Должно быть, в книгах все это есть. Но разве объяснение законов заменит миг любования красотой мира? Разве для тебя, художника, творца, важнее понять, чем увидеть?
– Мне нужно и то и другое. Чтобы правильно изобразить то, что я вижу – а именно это цель любого творца – художника ли, ваятеля ли, поэта, – я должен знать, как и почему это происходит.
– Быть может, это и так. Но одного понимания мало. Согласись, если ты будешь сидеть взаперти, даже сотня сотен книг не заменит тебе одного пытливого взгляда, не заменит такого, как сегодня, дня – теплого, но не знойного, щедрого, но не жестокого.
– И ты, несравненная красавица, права. Ибо живая птица в небесах много прекраснее сотни ее описаний и изображений!
