– Но достаточно ли этого для того, чтобы стать творцом? Скажи мне, прекраснейшая из женщин мира! Достаточно ли, чтобы набраться смелости и показать свои наброски мастеру мастеров, о котором мой уважаемый наставник отзывается с такой теплотой?
«Быть может, твое перо еще неуверенно, а твои линии – еще линии ученика. Но разве это должно остановить тебя, удержать от беседы с великим? Быть может, его слова раскроют тебе тайну, которую ты жаждешь… быть может, они подарят новый, огромный мир. Мир, который ты пока не можешь творить или на который просто опасаешься взглянуть?»
– Быть может, так оно и есть…
«Но разве эта мысль не заставляет тебя немедленно взяться за штудии? Разве не должен ты сразу же начать упражняться? Ведь вокруг столько необыкновенных видов, столько статуй, такая бездна прекрасного! Отрази все это на бумаге… Не бойся задержаться здесь после заката – все твои усилия будут оценены и вознаграждены сторицей!»
– О, если так говоришь ты, волшебница, то мне и в самом деле стоит сейчас же приступить к занятиям. Да и времени, быть может, осталось совсем немного… Ты права, я должен начать без промедления!
«Мудро, мальчик мой…» Эти простые слова, которые еще успел услышать Хасан, были последними перед тем, как он вновь погрузился в наставление об изучении и изображении живого существа, которое создал великий мастер живописи, живший в блистательной стране Аль-Андалус долгих пять сотен лет назад.
Хасан словно одержимый вновь перечитывал строки, которые, казалось, выучил уже наизусть. Но теперь для него каждое слово звучало иначе, по-новому. Он то и дело прекращал выписывать нечто важное, чтобы провести линию так, как это рекомендовал древний живописец. Вскоре все его записи были густо изрисованы, а руки юноши дрожали так, будто он долгий день таскал тяжелые камни и теперь вдруг присел отдохнуть.
– Аллах великий, сколь удивительно это мастерство, сколь оно прекрасно! Но почему же мне все время кажется, что наставление это не проясняет мой разум… Словно у птицы спросили, как она летает. И вот теперь птица высоким штилем пытается это объяснить. Но не упадет ли она вместо того, чтобы взлететь высоко в небеса?
«На твой вопрос нет ответа, юный Хасан, – вновь послышался голос Айны. – Есть художники и художники… Они столь различны, сколь непохожи друг на друга земля и небо».
– О чем ты, мудрейшая и желаннейшая?
«Я говорю тебе, мальчик, о том, что есть художники, создающие свои творения по науке. Они рассчитывают каждую линию, каждый мазок кисти, каждое движение пера. Их творения превосходны, как превосходны творения зодчих, где без точного расчета места каждого камня не обойтись. Но есть и другие художники. Их ведет воображение, порой не просто пылкое, а воистину необузданное. Оно не оставляет времени для расчета каждой точки на холсте или деревянной доске, оно рисует картины столь яркие, сколь только способна выдержать душа. И творения этих мастеров иногда не просто прекрасны, они оглушительно хороши, они волшебны – ибо раскрывают дорогу в иные миры, дарят возможность общения с существами, в реальность которых никто не верит».
– Я понимаю значение каждого из твоих слов, но смысл сказанного ускользает от меня, прекрасная греза…
Тяжелый вздох сотряс все вокруг.
«Юный Хасан, я пытаюсь тебе сказать, что ты принадлежишь к этим вторым. Твоя чуткая душа разглядела меня в толще камня. Твое воображение не сковывают цепи и вериги. А ты уроками и зубрежкой, наставлениями и поучениями пытаешься загнать себя в рамки ремесленника».
– Но ведь, добрая Айна, мастера для того и написали свои книги, чтобы мы, ученики, не делали глупых лишних ошибок. Чтобы мы учились на ошибках чужих!
«Твоя наивность поистине великолепна! Никто и никогда, запомни это, человечек, не учится на чужих ошибках. Все учатся лишь на своих. Избегать чужих ловушек и ставить свои люди учатся только сами. А тот, кто этой науки не постиг на собственной шкуре, в конце концов попадает в такие сети, из которых уже не выбраться до самой смерти. А иногда и после нее».
– В такую ловушку попала и ты, желанная? Тебя заковали в камень потому, что ты была молода и наивна? И долгие сотни лет никто не замечал, что ты жива? Никто не пытался тебя вызволить?
Хасану показалось, что каменные уста дрогнули в улыбке.
«Вот видишь, Хасан, ты и научился делать выводы. Время тебе подскажет, истинными они были или ложными…»
Юноша не смог ничего сказать в ответ. Да и нужно ли это было? Ведь сейчас ему казалось, что девушка, его Айна, его истинная любовь, рядом с ним, что она улыбается ему. Что смеются в полутьме ее глаза, что волосы пахнут теплом весенней степи. О, каменное изваяние перестало быть каменным. Живая, желанная, любимая девушка стояла почти у стола Хасана. И пусть она была неподвижна, но она была куда более живой, чем все остальные девушки мира. И – о счастье! – она была куда мудрее, чем все они.
– Айна, я хочу задать тебе еще один вопрос. Ты позволишь?
Прекрасные плечи статуи чуть дрогнули. Или то была лишь игра света и тени?
– Скажи мне, а тот мастер, которого ждет учитель, тот великий художник? Он какой? Он высчитывает место для каждого мазка краски? Или его ведет за собой пылкое и необузданное воображение?
«Это тебе придется узнать самому. Ибо в те мгновения, когда он не пишет, он самый обычный горожанин и заботливый муж. Когда он принимает заказ на новую картину, он ничем не лучше рачительного торговца, который должен привести в равновесие все цифры. Но когда он с кистями и красками подходит к полотну… О, он необыкновенно преображается, становясь совсем иным человеком. Впрочем, я повторю, что это тебе предстоит узнать самому. Как предстоит узнать, во что он ставит тебя».
– Должно быть, ставит невысоко… Не более чем муравья у ног слона.
– Быть может и так. Сколько бы ты ни пытался сейчас штудировать мудрость великих, ответ тебе предстоит держать самому.
Хасан понял, что более не следует спрашивать мудрую Айну о том, что столь сильно беспокоило его. Но можно наконец увидеть в ней прекрасную как сон девушку.
– Желанная, ты разрешишь мне обнять тебя?
«Но разве я могу запретить тебе это?»
– Но ведь мое прикосновение может оскорбить тебя… Может унизить твою неземную красоту!
«Глупый, глупый Хасан! – Юноше показалось, что в глазах Айны появились слезы. – Разве ты спрашивал о таком у остальных девушек, которых любил, которых вожделел?»
– Но ты же единственная! Другой такой нет во всей вселенной…
С шипением погас в стене факел. Статуя молчала. Хасан попытался задать ей еще какой-то вопрос, но понял, что не может произнести ни звука – не может двинуть ни одним мускулом на лице, не может разлепить губ. Даже промычать что-то неразборчиво ему не удалось – голос тоже отказался повиноваться.
