Сайд, со своей стороны, продолжал ходить вокруг меня. За несколько дней до отъезда в родное село он пришел ко мне с блестящими глазами и взмолился:
— Я хочу тебя о чем-то попросить.
— Я тебя слушаю!
— Ты увидела то, что я тебе показал.
— Ты это про мальчиков? Ну и что? Вы всего-навсего кучка дегенератов, которых никакая женщина не хочет!
— Может, они и дегенераты, но ты на них таращилась. Ну ладно, я не об этом с тобой хотел поговорить. Мне нужно, чтобы ты для меня кое-что сделала. Пойдем.
Он побежал по направлению к полям.
— Ты куда? Мама не любит, чтобы я гуляла с мальчиками.
— Это ненадолго.
Через несколько минут мы оказались на той же лужайке, что и в прошлый раз. Там уже сидела группа мальчишек, словно в базарный день.
— Ты мне надоел. Ты же не хочешь все повторить, как в прошлый раз?
— Нет. Но я побился об заклад.
— Какой такой заклад?
— Я должен показать им твою киску.
Я чуть не подавилась.
— Ну пожалуйста! Не подводи меня! Ты ничем не рискуешь, я клянусь. Ты будешь спокойно стоять здесь. Этим полотенцем я будут прикрывать тебя, как занавеской. Мальчишки встанут в очередь. Каждый раз, когда я буду поднимать занавеску, ты будешь задирать юбку и показывать им это.
Мне было интересно, что будет дальше, и я не стала спорить. Он привязал полотенце к ветке, расправил его так, чтобы оно закрывало меня полностью, и крикнул товарищам:
— Приготовьтесь! По моему сигналу, Фарук, сделай шаг вперед!
Вот так целые полчаса я выставляла напоказ свое сокровище и смотрела, как реагируют мальчики: в одной руке я держала трусики, другой — поднимала и опускала юбку. А мой кузен поднимал полотенце, как тореро поднимает свой плащ, дразня застывшего быка. Я не испытывала беспокойства. Любопытствующие, будто загипнотизированные, они не видели ничего, кроме этого. Некоторые краснели до ушей, другие бледнели, как будто сейчас упадут в обморок.
Когда последний зритель ушел, Сайд гордо потрепал меня по щеке и воскликнул:
— Ах, кузина! Ты классная! Уж чего-чего, а смелости у тебя не отнимешь! Я тебе отплачу за это, честное слово!
— Ты побился об заклад, что я покажу свою киску твоим друзьям, не опуская глаз? Так?
— Еще круче! Эти идиоты заплатили по монете за возможность полюбоваться твоим сокровищем. Так что у меня в кармане целый дирхам, и я куплю мяч, который бакалейщик Лахдар вешает над дверью лавки, чтобы у меня слюнки текли.
Мяч в обмен на такое! Мне это показалось смешным, но я была польщена тем, что моя киска приносит доход при том, что я не должна делать ни малейших усилий! Однако же я спросила:
— А я что получу?
— Уважение твоего кузена, который, может быть, когда-нибудь женится на тебе.
— Не хочу я за тебя замуж. Ты слишком толстый, и от тебя несет чесноком, как от твоей мамы.
Мы не поженимся. Он женится на Нуре, и в первую брачную ночь у него не получится. Но, что самое главное, он станет одним из лучших коммерсантов своего поколения.
* * *
С самого начала нашей связи Дрисс настаивал на том, чтобы выдавать мне в конце месяца по сто дирхамов, «жалование», как он это называл. Он хотел подарить мне финансовую независимость, которая облегчила бы мои отношения с тетушкой Сельмой и позволила бы почувствовать себя «совершеннолетней и взрослой». Эта идея показалась мне нелепой, но я не стала отказываться от денег. Он настоял на том, чтобы я записалась на курсы машинисток-стенографисток, чтобы я снова взялась за учебники, снова взялась за французский язык и чтение. Я послушалась — не то чтобы меня убедили его аргументы, мне просто хотелось ему угодить.
Я отказалась от чадры ради платьев, которые он дарил, ради туфелек на каблуках, шелковых цветастых платков и украшений, стоящих целое состояние. Тетушка Сельма ворчала: «Раз уж он трахает тебя и содержит, что мешает ему жениться? Он делает из тебя высококлассную шлюху!»
Жениться? Но мы уже были мужем и женой, и листок, подписанный перед адулами,
[42]
мало что изменит, утверждал мой любовник. Я верила ему. Перед тем как заняться любовью, он заставлял меня читать целые страницы Ламартина, исправляя орфографические ошибки, а заодно и дикцию.
— Скоро возьмешься за Расина, если будешь стараться! — весело приговаривал он.
— Зачем это? Для чего мне может понадобиться вся эта дребедень?
— Для умственного развития. А еще для того, чтобы зарабатывать на жизнь.
— Как же я буду работать? Ведь у меня нет никакого диплома.
— У тебя ведь имеется справка о начальном образовании и несколько лет колледжа. Предоставь это дело мне. Скоро ты будешь восседать за письменным столом и подписывать кучу ненужных бумажек.
Он сдержал свое слово. Менее чем через год он добился для меня места секретарши в одном из агентств государственной авиакомпании. Моя зарплата была смехотворно низкой, но я с невероятной гордостью приносила ее домой.
Тетя Сельма не позволила мне отдавать в конце месяца все деньги:
— Это твои деньги, и ты должна свободно ими распоряжаться. Ты хочешь делать свой вклад в расходы? Хорошо, но научись управлять своими финансами и экономить, чтобы никогда не терпеть нужды.
Дрисс также открыл мне сберегательный счет на почте. Позднее у меня появился банковский счет, но и сегодня я сохраняю свою почтовую книжку, словно идущий сквозь годы свет давно исчезнувшей планеты.
Я любила Дрисса и научилась говорить ему об этом простодушно, насладившись его телом. Он улыбался чуть грустно и отечески нежно трепал меня по щеке:
— Девочка, что значит любить? Нашим эпидермисам нравится тереться друг о друга. Завтра ты встретишь другого мужчину, тебе захочется погладить его по затылку, сжать его между ногами. Я уйду в прошлое.
Я кричала с ужасом:
— Никогда!
— Не говори глупостей! Да и я могу встретить женщину, даже женщин, мне может захотеться их лизать.
— Не люблю, когда ты говоришь непристойности. Такие его речи напоминали мне моих мегер-золовок и, не знаю почему, печальную участь имчукских хаджалат.
Мои преступные возлюбленные
Благодаря Сайду я узнала, что своими прелестями можно торговать, как это делают хаджалат — деревенские отщепенки, которых тетя Таос обвиняла в том, что они «выставили себя на продажу». Заинтригованная, я подумала: «Так значит, они делают так же, как я, а я поступаю, как они. Но зачем поднимать столько шума из-за подобных пустяков?»
Женщины, имена которых произносили шепотом, предваряя его возмущенными «Аудху-биллах!
[43]
», жили без мужчины и поэтому считались бесстыдницами. Их было трое — мать и две дочери, но грехи их, шептали жители деревни, тяжелы, как грехи всего человечества. Они жили в одиночестве с тех пор, как исчез их отец, ушедший в паломничество. Некоторые говорили, что он умер в Священной земле, другие шептали, что он поселился в Касабланке и его женщины «работают на него».
