– Ах, как хорошо, послушай, какая большая у тебя сегодня кувалда, ах, помедленнее, лучше медленно вперёд и назад, и как можно глубже, как можно глубже…Теперь быстрее, быстрее… бы-ыстрее… а сейчас брызгай, брызгай, как ты умеешь!! А-а-а-а-а!
Отец издал мощное рычание, и потом оба затихли. Спустя некоторое время они погасили лампу, и вскоре я услышала, как они в два голоса захрапели. Я выскользнула из постели и на цыпочках прокралась к дивану, на котором спал Франц. Он бодрствовал. И хотя со своего места ничего видеть не мог, однако всё слышал. Через мгновение он уже был на мне. Но я перевернулась, улеглась на живот, как научил меня Роберт, и предложила обработать себя сзади. Мы действовали исключительно тихо, и нас никто не услышал. Но я при этом обратила внимание, что ночью и нагишом, как мы оба были, оказалось гораздо приятнее. Отныне мы понемногу совокуплялись, осмеливаясь на это по ночам и чувствуя себя увереннее, поскольку знали, что все спят.
Через несколько месяцев после нашего расставания с Анной и её братом у нас поселился новый жилец. Не тот, о котором мне предстоит ещё рассказать. Этот был уже немолодым мужчиной, лет приблизительно пятидесяти, но чем он занимался я, собственно говоря, даже не знаю. Он много времени проводил дома, сидел себе на кухне и болтал с матерью, а когда все уходили, я нередко оставалась наедине с ним. Поскольку у него была большая окладистая борода, то меня часто занимала мысль о том, сколько же у него в таком случае могло быть волос между ног. Однако когда я однажды в воскресенье увидела, как он моется на кухне, и к своему немалому удивлению обнаружила, что и вся грудь у него заросла волосами, то в некоторой степени испугалась его, что, впрочем, нисколько не умалило моего любопытства.
Он с самого начала обращался со мною приветливо, гладил по волосам, брал меня за подбородок, и я ласково льнула к нему, когда с ним здоровалась.
И вот однажды, когда мы в очередной раз остались одни, мной овладело неизбывное сладострастие, ибо мне пришло в голову, что сейчас можно было бы спокойно всё сделать.
Я пошла к господину Экхардту – так его звали – на кухню, снова позволила ему погладить себя и сама коснулась ладонями его пышной бороды, что привело меня в ещё большее возбуждение.
И, должно быть, в моём взгляде опять проскользнуло нечто такое, что привело его чувства в смятение. Он вдруг похлопал меня по платью тыльной стороной ладони, прямо в критическом месте. Я стояла перед ним, он расположился в кресле, и таким образом похлопывание пришлось на нижнюю, часть моего тела. Это могло случиться абсолютно непреднамеренно. Если б я ничего не предугадывала, сей факт даже не привлёк бы моего внимания. Но я улыбнулась ему, и улыбка моя, видимо, была очень красноречивой. Ибо теперь он дотронулся до меня уже чуть сильнее, но по-прежнему через одежду. Я сделала шаг вперёд и встала между его раздвинутых коленей, не противясь его прикосновениям, и только продолжала улыбаться. Тогда лицо его внезапно побагровело, он привлёк меня к себе и начал страстно целовать, подняв мне при этом юбку и перебирая пальцами по моей расселине. Однако это была совсем другая игра, чем та, что я до сих пор знала. Я не могу сказать, играл ли он одним пальцем или всеми пятью, но у меня родилось ощущение, будто меня имеют, будто он проник глубоко в меня, хотя он этого, разумеется, не делал. И тогда, припав к его груди, я тоже начала медленно его поглаживать. Он взял мою руку, повёл её вниз, и вот я уже сжимала его шлейф.
Он был таким огромным, что я не могла полностью его обхватить. Я тотчас же принялась двигать ладонью вверх и вниз по этому большому, пылающему жезлу, а господин Экхардт играл со мной и целовал. Так мы некоторое время тёрли друг друга, пока у него не ударил фонтан. Я почувствовала, как мою руку обдало чем-то очень тёплым, и услыхала звук тяжёлых капель, глухо падающих на пол, При этом у меня тоже подкатило, ибо, брызгая, он удесятерил интенсивность движения своих пальцев.
Когда всё было позади, он сидел в страшном испуге, а потом заключил меня в крепкие объятия и прошептал на ухо:
– Ты никому не скажешь?
Я отрицательно покачала головой. Тогда он поцеловал меня, поднялся с кресла и ушёл.
В течение нескольких дней я видела его только мельком. Он избегал моих взглядов, и, казалось, стыдился меня. Это странным образом отразилось на мне, так что я всегда убегала, стоило ему появиться. Но спустя неделю, когда я с братьями резвилась внизу во дворе – матери дома не было – я увидела, как он пришёл и поднимается по лестнице. Через некоторое время я юркнула следом.
Когда я вошла в кухню, сердце у меня колотилось. Он стремительно схватил меня, с жадной страстью, и руки, как я хорошо заметила, у него дрожали. Я бросилась в его объятия и тотчас же снова испытала наслаждение от обслуживания его пальцами. Мы уселись рядышком, и он дал мне свой шлейф. Сегодня я смогла обстоятельнее его рассмотреть. Он был вдвое длиннее и вдвое толще, чем у Роберта, и сильно загнут вверх.
Нынче, когда за свою жизнь я передержала в руках и во всех отверстиях своего тела не одну тысячу этих инструментов любви, я могу задним числом с уверенностью утверждать, что то был чрезвычайно красивый и справный экземпляр шлейфа, который совершенно иначе порадовал бы меня, будь только я в ту пору на несколько лет постарше. Я с жаром принялась полировать его, прилагая всё умение, которому научилась у Роберта. Когда я приостанавливалась от усталости или когда забиралась поглубже, чтобы потрогать кустики мягких волос, выбивавшиеся из штанов, он шептал мне:
– Продолжай, мой ангелочек, мышка моя, моё сладкое сокровище, моя маленькая возлюбленная, заклинаю тебя всеми святыми, продолжай, продолжай…
Я растерялась от непривычности слов, с которыми он обращался ко мне, вообразила себе на эту тему невесть что и продолжала трудиться, чтобы ему угодить, так старательно, что вскоре семя его ударило высоким фонтаном, едва не угодив мне в лицо, потому что я низко склонилась над его членом.
Через несколько дней, когда мы снова собрались ублажить друг друга, он опять говорил мне: «маленькое сокровище, ангелочек, мышка, сердечко, возлюбленная», и тут – я как раз гладила его шлейф особенно хорошо и при этом вертела попкой, потому что он обрабатывал мою плюшку так, что на меня в любой момент могло накатить, – он внезапно прошептал мне:
– О боже, если бы я только мог совокупиться с тобой!..
Я порывисто высвободилась из его рук, отпустила его, бросилась на землю, широко раздвинула ноги и замерла в ожидании. Он подошёл ко мне, наклонился и, тяжело дыша, проговорил:
– Но ничего не выйдет, ты ещё слишком маленькая…
– Ничего страшного, господин Экхардт, – ответила я ему, – ну идите же!
Он, ни живой ни мёртвый от сладострастия, лёг на меня, подсунул мне под попку ладонь, чтобы меня приподнять, и начал растирать хоботом мою плюшку. При этом я крепко держала его за шлейф и следила за тем, чтобы тот ходил по всей щелке. Он наносил толчки с такой быстротой, на какую был только способен, и спросил:
– Ты уже сношалась когда-нибудь?
