«Что вы надумали, Иоганн?» – ещё раз спрашиваю я.
Тут он меня отпустил и слез с повозки. И потом говорит:
«Пойдёмте, пожалуйста, фройляйн Мелани…» – и снял меня с козел на землю. И прямо у дороги уложил в хлеба. Я обрадовалась, ибо решила, что вот-де теперь и посмотрим, каково это бывает и правду ли рассказывала мне дочка Фердингеров.
Едва только я прилегла, стало быть, там, как он тут же пристроился у меня между ногами.
«Что это вы надумали, Иоганн?» – спрашиваю я.
Но он без лишних разговоров сдавил мне титьки и в тот же момент я почувствовала, как он входит в меня. Я готова была орать от боли, но он зажал мне рот. И потом, когда он таким манером начал прохаживаться взад и вперёд, мне это даже стало всё больше нравиться. Но только я говорю ему:
«Что же это вы делаете, Иоганн?»
Он мне ни словечка в ответ, а только, знаешь ли, брызнул в меня, а потом мы поднялись на ноги, опять уселись на козлы и покатили.
Лишь спустя долгое время он говорит:
«Фройляйн Мелани нужно дома вымыться, чтобы никто не заметил крови.
«Какой такой крови?» – спрашиваю я.
«Ну, – говорит он, – это потому что фройляйн Мелани оказалась ещё целкой…»
Я многое отдала бы за то, чтобы узнать, как выглядит и какова на ощупь та вещица, которую он мне воткнул, но не осмеливалась.
Тут он, когда мы проехали ещё отрезок пути, опять гутарит:
«Фройляйн Мелани, верно, не станет болтать лишнего, а?»
Тогда я крепко прижимаюсь к нему и запускаю руку в его портки; он не противится, позволяет мне взять свой хвост, и я игралась с ним, пока на горизонте не обозначились первые дома. Во весь остаток поездки мы между собой и словом больше не обмолвились.
Лишь под конец он говорит вдруг:
«Петер-то настоящий враль».
«Почему?» – спрашиваю я.
«Ну, потому что он рассказал мне, будто сношал фройляйн Мелани…»
Я пришла в страшную ярость и побожилась Иоганну, что Петер даже пальцем меня не касался.
Несколько дней спустя я заглянула в конюшню, и там Иоганн положил меня на ящик с фуражом и отодрал. Но в ту пору хвост входил ещё не так глубоко, как теперь…
– Так он у тебя целиком входит?.. – спросила я с завистью. – Хвост взрослого мужчины?
Она рассмеялась:
– Ну, разумеется, уже давно, у нашего главного официанта, Леопольда, громадный точно у жеребца и тот входит до самой мошонки, да и хвост помощника священника тоже…
Она была явно очень горда этим.
– Мне что-то не верится… – заявила я.
– Если тебе не верится, лучше оставим, – надулась она.
Потом, помолчав немного, она предложила мне:
– А знаешь что, если ты не веришь, пойдём ко мне вместе, я так и так собираюсь зайти в комнату прислуги, потому что досточтимый святой отец ничего мне сегодня не сделал, и если Леопольд окажется на месте, ты сможешь убедиться в этом собственными глазами. Дочка Фердингеров тоже не верила и тоже уже имела возможность разок понаблюдать…
– Ладно, – согласилась я на это предложение, – я пойду с тобой.
Мне было очень любопытно увидеть эту красивую толстую девчонку с большими грудями за работой, я надеялась, в конце концов, и сама поиграть её сиськами. Ибо с некоторых пор женская грудь стала вызывать во мне сильное возбуждение. И, кроме того, я надеялась, что мне удастся, возможно, подобраться к какому-нибудь новому хвосту и ещё сегодня исполнить номер, что было бы мне крайне желательно и приятно.
Между тем Мелани продолжила свою историю:
– Через несколько дней после этого я в поисках Иоганна опять поднялась в комнату для прислуги. Однако там оказался только буфетчик Петер. И едва я его увидела, как мне сразу вспомнилось то враньё, которое он про меня рассказывал, и я говорю ему:
«Враль вы эдакий, о чем это вы про меня Иоганну бахвалились?..»
«А что такое?» – осклабился он.
Я от его улыбки прямо рассвирепела и напустилась на него:
«Вы утверждали, что сношали меня…»
И этим, разумеется, только сама себя с головой выдала, потому что Петер мигом смекнул, что кучер меня отпудрил.
Я по его виду сразу это заметила, потому что он с ухмылкой уставился на меня. А потом говорит:
«Иоганн сам всё переврал, никогда я не говорил, что сношал фройляйн Мелани… Я только заявил, что с удовольствием не упустил бы случая, подвернись он, законопатить фройляйн Мелани… только это я ему и сказал… а что тут, скажите на милость, особенного… коли фройляйн Мелани такая уж, выходит, красивая барышня… нет ничего дурного в таком желании».
С этими словами он направился ко мне и погладил меня по груди. Всю гневливость мою как рукой сняло, и мне захотелось сношаться, а не выяснять, кто там чего наврал. И едва лишь он предложил:
«Пойдёмте, барышня, позвольте мне, пожалуйста, на вас сверху забраться», – я велела ему только запереть дверь на засов. Ну вот, потом он разложил меня на своей кровати и с оттяжечкой и расстановочкой меня отсношал.
– А с пикколо
[8]
ты тоже пудрилась? – спросила я.
– С Максом-то? – Она рассмеялась. – Разумеется. Однажды он подсмотрел, как мы с Петером возились, а потом, на следующий день, тайком прокрался за мной, когда я направлялась в уборную, и заявил мне, что он-де всё про меня знает, и что я должна ему тоже позволить. Ну, я ему и дала разок. Мы с ним прямо стоя это дело обтяпали. Здесь же нет ничего такого.
– А как вышло с Леопольдом, с главным официантом? – полюбопытствовала я.
– О, этот… – она схватила меня под руку. – Знаешь, Максль мне про него рассказал, будто у него вот такой длинный шлейф, и меня разобрало любопытство. Леопольд всегда имеет привычку спать до обеда, потому что работает до поздней ночи, и поэтому с утра остаётся в комнате для прислуги один. Тут-то я и поднялась к нему однажды. Он был ещё в постели и спал; я отодвинула засов и вошла. Он, конечно, проснулся, а я ему говорю: «Кто это так долго в постели валяется… а ну-ка, подъём! Подъём!»
«Позвольте мне ещё малость, пожалуйста, полежать…» – просит он.
«Нетушки!» – говорю я и принимаюсь его щекотать по всякому.
В ходе возни он так раззадорился, что поймал меня за титьку, я вдруг остановилась, затихла, и только гляжу на него. Тогда он сжал меня крепче и привлёк к себе, а когда я прилегла к нему, он без лишних разговоров сунул мне в руку свой шлейф. Ну, скажу тебе… и длиннющий же он у него…
Она изобразила мне длину.
– Он собрался, было, приступить к совокуплению, однако тут же остановился.
