Наконец нас вызвали к комиссару. В кабинете находился ещё один господин, врач, как выяснилось позднее.
Комиссар, молодой симпатичный человек, всё время старался сдержать улыбку. Однако я дрожала от страха.
Он спросил меня:
– Делал ли что-нибудь тебе преподаватель катехизиса?
– Нет, – сказала я, – он ничего мне не делал.
– Я имею в виду, дотрагивался ли он до тебя… ну, словом, ты сама понимаешь, как?
– Да.
– Где ж он тебя касался?
– Вот здесь… – Я застенчиво показала на среднюю часть.
– А что он ещё делал?
– Ничего.
– Он ничего не давал тебе в руку?
– Давал.
– Тогда скажи, что именно?
Я молчала.
– Ну, я же знаю, – сказал комиссар. – У него есть такая вещь, как бишь она называется… может быть, он её и туда тоже вставлял? – Он указал на моё входное место.
– Да.
– Вводил полностью?
– Нет, не совсем.
– Стало быть, только немножко?
– Да, половину…
Комиссар громко расхохотался, доктор смеялся тоже. Мой отец глядел на меня и молчал.
– Где он ещё тебя трогал?
– Тут. – Я показала на свою грудь.
– Да ну. – Комиссар с сомнением взглянул на неё. – Не знаюс-с, – сказал он, поворотясь к врачу, – даже не знаю-с, господин доктор, был ли здесь для него повод.
Врач подошёл ко мне, деловито схватил меня груди, пощупал их и затем заявил:
– О, я полагаю, вполне достаточный… вполне достаточный…
Мой отец с удивлением воззрился на мои груди.
– Ну, а скажи-ка мне, – спросил комиссар дальше, – ты не сопротивлялась?
– Что, простите?
– Я имею в виду, ты не отталкивала его руку?
– Нет.
– А зачем же ты, собственно, брала его… его, как бишь он там называется?
– Потому что этого хотел господин преподаватель катехизиса.
– Так… так… но принуждать он тебя не принуждал?
Я в нерешительности ответила:
– Нет… – Однако про себя заметила, что вопрос таил для меня опасность.
– Итак, почему же ты позволяла всё это делать?
– Просто потому, что так хотел господин учитель.
– Хорошо, но почему же ты не сказала: «Пожалуйста, господин учитель, мне это не нравится».
– Потому что я не посмела.
– Следовательно, из почтения и из страха перед господином преподавателем катехизиса?
– Да, – облегчённо воскликнула я, из страха…
Однако комиссар не унимался:
– Скажи-ка мне, а не дала ли ты сама ему какой-нибудь повод… не сказала ли ты ему: «Я хочу это совершить…», или, может быть, ты как-то томно на него поглядывала… например, так?.. – Комиссар изобразил влюблённые глазки.
Несмотря на весь свой страх, я не удержалась от улыбки, однако сказала:
– Нет.
– А теперь… – продолжал комиссар, – а теперь ответь мне ещё на один вопрос, но только чистую правду, понимаешь? Чистую правду… было ли тебе приятно то, что делал господин учитель.
Я вне себя от страха молчала.
– Я имею в виду, – повторил он, – ты охотно играла с этим его, как бишь он там называется?
– О, нет! – с клятвенным пылом заверила я.
– Или… но только я хочу знать правду… – произнёс он дальше, – или, когда он всовывал тебе этот, то бишь как его там предмет, тебе было приятно, или он доставлял тебе боль?
– Иногда мне было от этого больно, но не всегда, – согласилась я.
– Стало быть выходит, что иногда это приносило тебе и удовольствие? – строгим тоном допытывался он.
– Да, – выпалила я, – иногда… – и, поколебавшись, добавила, – но только… редко…
Комиссар улыбнулся, а вот мой отец с удивлением и гневом посмотрел на меня.
– Итак, пойдём дальше, малышка, – продолжал комиссар. – Это доставляло тебе удовольствие, и ты, следовательно, охотно этом занималась… так?
– Нет, – поспешила возразить я, испугавшись присутствия отца, – я занималась этим неохотно…
– Да, но ты ведь сама только что говорила, что это доставляло тебе удовольствие?
– Моей вины в этом нет, – воскликнула я, – коли на то пошло…
Он перебил меня:
– Ну, ладно, ладно… Стало быть, ты неохотно занималась этим, и тебе лишь невольно оказалось при этом приятно… так?
– Да, – кивнула я утвердительно.
– Прошу вас, господин доктор, – повернулся комиссар к врачу, – проясните, пожалуйста, ситуацию…
Я не знала, чего ожидать, когда врач попросил меня расположиться на стуле, стоявшем на возвышении. Он закинул мне юбки вверх, взялся за моё влагалище и пальцами широко раздвинул его, затем я почувствовала, как он ввёл в него что-то твёрдое и потом снова вынул обратно.
– Дело не подлежит сомнению, – констатировал он. – Ребёнок имел с ним половой контакт.
Я в замешательстве и смущении снова спустилась вниз.
– Скажи мне теперь, голубушка, – заявил комиссар, – тебе известно, не совершал ли господин преподаватель катехизиса подобного и с другими девочками?
– Тут в вашей приёмной за дверью их так много собралось … – возразила я.
Он снова засмеялся:
– Я это знаю, ты же только должна мне сказать, видела ли или слышала сама что-нибудь?
– Да, – ответила я. – Мелани Хофер и Фердингер, они мне сами об этом рассказывали.
– И он делал с ними то же самое, что с тобой?
– Нет, – с живостью отозвалась я, – Фердингер он никогда не сношал.
Комиссар спросил:
– Ты знаешь это слово от преподавателя катехизиса?
Я сконфузилась:
– Нет, не от него…
– От кого же? – поинтересовался он.
– Ах, просто слышала… в школе… от других.
– От Хофер или от Фердингер?
– Нет…
– Тогда от кого же?
– Я уже не помню.
– Итак, ты утверждаешь, что Фердингер он не сношал?
– Нет… с ней он только играл.
– А Хофер, значит…
– Да, её он сношал часто.
– Ты это видела?
– Да, один раз видела.
– А в других случаях?
– Ну, она мне сама рассказывала об этом.
