— Все равно это мне не нравится, — возразил я. — Покупать
право голоса за деньги…
— Ой, брат простодушия! А у вас голоса не покупают? — Андрей
засмеялся. — Хорошо еще, когда деньгами платят. Обычно-то в ходу обещания…
Я замотал головой.
— Стоп. Я не спорю. Если честно, то мне все равно —
демократия, феодализм…
— Вот потому, что вам все равно, у вас жизнь никак и не
наладится, — наставительно сказал Андрей.
Хотелось возразить. Но как-то у меня язык не поворачивался
отстаивать преимущества нашего мира. Демос… выдумали же.
— А что за строй в Тверди?
— О, отец любознательности! — Часовщик улыбнулся. Похоже,
политические разглагольствования были у него любимым занятием. Жил бы у нас,
стал бы политиком или журналистом. — Там теократия. Но не просто теократия, а
схоластическая теократия дарвинистского толка.
— Это как? — То ли остатки таможенных знаний, то ли
прочитанные когда-то книжки позволили мне понять… в целом. — Как-то оно все не
очень совместимо.
— Еще бы! — Андрей хихикнул. — Власть там религиозная, все
на свете выводит из Библии. Но — в свое время появился в Тверди такой человек,
Чарльз Дарвин. У вас он тоже знаменит, верно?
— Верно. А у вас?
— Погиб при путешествии на корабле. Вероятно — атака
гигантского спрута. Ничем прославиться не успел.
Я мрачно кивнул.
— Так вот, — как ни в чем не бывало продолжил Андрей. —
Дарвин создал теорию, которая рассматривала эволюцию растений и животных как
проявление Божьей воли. Позже, вместе с монахом Менделем, с которым Дарвина
связывала нежная и преданная дружба, они заложили основы практической генетики,
научились видоизменять божьих тварей к вящей славе и радости Творца.
Говорил он серьезно, но вот в уголке губ пряталась улыбка.
— К вящей славе и радости? — уточнил я.
— Так было решено Святым Конклавом после тридцатилетнего
обсуждения вопроса. Созданный по образу и подобию Божьему человек хоть и тварь
дрожащая, но, однако, может служить инструментом в руках Господа. Биология и
генетика в Тверди развивались семимильными шагами. Труды святого Дарвина и
святого Менделя продолжил великий русский подвижник, тоже после смерти
причисленный к святым…
— Мичурин, — мрачно сказал я.
— Правильно! — Андрей захохотал. — Иван Мичурин.
— Как погиб? — спросил я. — Полез на яблоню за арбузом,
тут-то его вишней и придавило?
— Какой ужас! — Андрей не понял юмора. — Нет, сын
красноречия! Мичурин погиб во время эксперимента вместе с персоналом своей
лаборатории, виварием и опытной делянкой. Эксперименты с геномом — они, знаешь
ли, опасны…
Я не знал. Но верил на слово.
Подождав несколько мгновений, Андрей вздохнул. Видимо, он
был бы не прочь еще поговорить — о демократии, религии, геноме и святом
Дарвине.
— У меня очень удачный выход на Твердь. Большая часть
выходов закрыта их властями, некоторые расположены в глухих местах. А мой, так
уж сложилось, используется для контактов. Дело в том, что он выходит прямо во
двор Конклава в Ватикане.
— Конклава?
Андрей вздохнул.
— Ты в курсе, что там христианство, внук просвещенности? Так
вот христианство это не такое, как у вас или у нас. Никакого Папы Римского, да
к тому же непогрешимого, у них нет. Есть Конклав Кардиналов — шесть кардиналов…
Пойдем, друг мой!
Вслед за ним я прошел за прилавок, Андрей открыл узенькую
дверку в стене и бочком туда протиснулся.
Вот это уже больше походило на жилище функционала, причем
старого, обжившегося и обустроившегося. Большая зала с витражными, как в
соборе, окнами на все четыре стороны. Сразу в два противоположных друг другу
окна било солнце. Точнее — солнца двух миров веера…
— Ага, — сказал Андрей, заметив мой взгляд. — Там — Твердь.
А там — Янус.
— Бывал, — кивнул я. — Знаешь таких таможенниц — Василису и
Марту?
— Из вашего мира?
— Да. Их двери выходят на Янус… я прошел от Василисы к
Марте.
— В какое время года?
— Недавно. Там ранняя весна была.
— Значит, их выходы далеко от моего. Там, куда выходит моя
дверь, сейчас лето… глянь.
Я с любопытством последовал за ним. Янус оставил у меня не
только самые отвратительные впечатления, но и гордость: я все-таки выжил в этом
негостеприимном мире.
Под витражным окном, бросавшим на пол блики оранжевого и
зеленого света, была простая деревянная дверь с мощным засовом. Похоже,
открывался засов нечасто — Андрей крякнул, отодвигая его. Потом распахнул дверь
и отошел в сторону, предлагая мне полюбоваться результатом.
Я молча остановился на пороге.
За дверью расстилалось желтое песчаное море. Дул горячий
сухой ветер, выглаживая равнину, не было ни барханов, ни камешка на песке.
Единственное, что радовало взгляд, — небо. Ослепительно синее, чистое, ясное, с
сияющим солнечным диском.
— Можно? — спросил я.
— Конечно. Загляни.
Я осторожно вышел за порог, огляделся. Жара мгновенно
навалилась на меня. Я обернулся — здесь таможня выглядела старым зданием из
обветрившегося песчаника с совершенно неуместным витражным окном наверху. Чуть
в сторонке стояли два вкопанных в песок столба, между которыми болталась на
ветру веревка.
— Поначалу пытался тут белье сушить, — сказал из дверей
Андрей. — Но пересыхает, да и песком пахнет. А вот мясо вялить тут удобно. Мух
нет, погода летом всегда ясная. Такой хамон получается — пальчики оближешь!
Кивнув, я вернулся в таможню.
— Ну что, пошли в Твердь, — запирая дверь, сказал Андрей. —
С Божьей помощью… — Он перекрестился.
Я, на всякий случай, тоже. Спрашивать про другие миры я не
стал.
Дверь в Твердь явно использовалась чаще. Андрей приоткрыл ее.
Постоял. Потом начал открывать — медленно, с опаской. Сказал:
— Сам понимаешь… это, по сути, единственный открытый проход
в их мир. Все остальные они замуровывают наглухо. А мой — под наблюдением…
За дверью оказался маленький дворик, обнесенный высокой
белой стеной. Земля была выложена брусчаткой. В стене — еще одна дверь. И —
множество крошечных отверстий, не то амбразур, не то бойниц. Сразу возникло
неприятное ощущение, что в отверстия смотрит множество недоброжелательных глаз.
И не просто смотрит, но и нацеливает какое-то оружие.
