— Мне нечего делать в Англии. Здесь, по крайней мере, не скучно. И потом, я не хочу оставлять тебя.
— Глупости все это…
Он поднялся, все больше раздражаясь. Линн почувствовала, как сжалось ее сердце. Тем хуже для нее. Сама захотела поиграть с огнем. Наивно было верить, что она сможет стать исключительной женщиной в жизни Макса фон Пассау. Оставалось только сдерживать чувства, показывать, что не придает их связи большого значения. Между прочим, насыщенная, но очень короткая глава в ее биографии. «Идиотка!» — сказала она себе, понимая, что по уши влюблена в этого человека, хотя никогда не говорила об этом вслух.
— Они закроют границы, чтобы задушить нас голодом, — прошептал Макс, открывая окно. — Как уже попытались сделать это в апреле.
— Тогда это не сработало.
— Это была просто разведка боем. Теперь все будет серьезнее. Я сомневаюсь, что мы сможем долго продержаться. Я сомневаюсь также, что мы представляем интерес для западных стран.
— Тогда уезжай сам, раз ты такой пессимист! — рассердилась Линн, вспоминая о доверительных беседах между американскими и британскими генералами. О рапортах, которые она каждый раз печатала на машинке по ночам. О великодушном характере одного молодого советского военного, назначенного уполномоченным по связям с союзниками, согласно договору Робертсона-Малинина, который был не кем иным, как Дмитрием Куниным, сыном генерала Кунина, вернувшегося в Ленинград. Друга Макса, которого тот так ценил и уважал.
Он не ответил и повернулся, чтобы посмотреть на нее. Воротник его белой рубашки был расстегнут, руки засунуты в карманы, плечи опущены, волосы не причесаны. Он походил на подростка.
— Если я уеду, уедешь со мной? — спросил он хрипло, чуть слышно.
Линн вздрогнула, охваченная волнением, которое, впрочем, скоро сменилось усталостью. В глазах отразилась боль, предвестница мигрени. В атмосфере ощущалось что-то тягостное, предвещавшее грозу. Как она была бы счастлива, услышав этот вопрос несколько месяцев назад! Тогда бы у нее хватило храбрости и легкомыслия рискнуть и поверить в то, что их отношения могут существовать и вне Берлина. Теперь же она почувствовала себя словно оцепеневшей от тяжести груза, свалившегося на плечи. Разве этот человек предпринял хоть какое-то усилие, чтобы попытаться ее понять? Догадаться, чего она хочет, каковы ее желания? Она рассердилась на него за этот внезапный импульс. Она заслуживала лучшего, того, чего Макс не мог ей предложить, а этот его вопрос родился просто из неуверенности, которая обволакивала город на протяжении нескольких недель. Мужчины, как правило, бездействуют до тех пор, пока их не загонят в угол. Только женщины осмеливаются предвидеть. Заботиться о завтрашнем дне стало для нее второй натурой. Или Макс все еще не знал, что их судьбой распоряжаются другие? Линн была в курсе дебатов между генералами Клеем и Робертсоном и их штабами: английские и американские военные не уйдут из Берлина. Клей сказал, что скорее отправится в сибирскую ссылку, нежели покинет этот город. Она любила Макса фон Пассау, но она выбрала службу своей стране. Для британки, которая видела, как враг бомбит ее землю, это были не пустые слова. «Возможно, это единственное, что спасает меня», — подумала она.
— Не думаю, что ты этого искренне хочешь, — сказала она вполголоса, пряча глаза. — Все это просто глупости, как ты сам только что заметил, не так ли?
Макс понял, что обидел ее. Он решительно не знал, как вести себя с женщинами. Сначала Ксения, потом Линн. Досада переполняла его. Иногда ему казалось, что он бродит в четырех стенах, в комнате без окон и дверей в поисках выхода. Напряжение в городе только усиливало это чувство. Его взгляд упал на папку с письмами, которые он получил до того, как русские прервали почтовые сообщения с западными странами. Парижский галерист Жан Бернхайм предложил ему обновить их контракт. Его аргументы были очень трогательными. Макс не думал, что галерист преследует какую-то личную выгоду, похоже, он настойчиво хотел вернуть фотографа Макса фон Пассау к творческой работе. Письмо из Парижа было для него словно открытая форточка в душной комнате.
— Извини меня, Линн, но мне надо идти, — нервно сказал он. — У меня встреча, о которой я совсем забыл.
Жалкая отговорка. Макс даже не пытался скрыть фальши в голосе. Не сказав ни слова, она поднялась. Из квартиры вышли молча. Окажись на месте Линн Ксения, она не преминула бы обвинить Макса в эгоизме и трусости, нанеся несколько болезненных ударов, и только она знала, как это сделать. Линн же предпочла промолчать. Когда они вышли на улицу, Макс смотрел, как она удаляется, гордо развернув плечи. Светлые волосы сверкали на солнце. А если бы она приняла его предложение? Что случилось бы тогда? При этой мысли Макс вздрогнул. Он знал, что сделал бы ее несчастной. Под другим небом, под другим солнцем, но все-таки сделал бы.
В тот день Феликс решил совершить паломничество, чтобы перевести дух, избавиться от ощущения, что он загнанная лошадь. Трудности постепенно закаляли его, учили сдержанности. Вспышки гнева и возмущения становились очень редкими и быстро гасли. Слишком ценной была энергия, чтобы тратить ее на всякие пустяки. Однако в тот день ему просто необходимо было посмотреть на остов Дома Линднер.
Стоя под открытым небом, он дотрагивался до опор, которые когда-то поддерживали исчезнувшие стекла. Известка и пыль лежали толстым слоем. Он не посещал это место уже несколько месяцев, так как его магазин был расположен в отдаленном квартале города. К тому же он не желал окунаться в болезненное прошлое и делать из руин культ. Но теперь он в первый раз почувствовал, что скучает по этому месту.
Значит, Курт Айзеншахт выжил. Этот махровый нацист, король прессы и доходных домов, любитель современного искусства, цепкий делец, который перед войной посещал все официальные приемы под ручку со своей очаровательной супругой. Он ощутил горечь от одного упоминания ненавистного имени. Когда он боролся против неизвестного врага, сражение казалось ему более легким. Теперь он должен был противостоять чудовищу, щупальца которого в свое время добрались до его семьи. Жизнь, бывает, преподносит сюрпризы. Судьбы людей иногда так переплетены, что в это невозможно поверить. Феликс вспомнил поведение матери после того, как она подписала документы о продаже предприятия. Ее, хрупкую, но державшуюся достойно. Синие круги под глазами. Следы слез на лице. И тем не менее, она все же не склонила головы.
«Этот негодяй прекрасно устроился в Баварии, — подумал он с горькой усмешкой. — Не могу поверить, что ему сошло с рук его нацистское прошлое, и теперь, как и раньше, он спокойно обделывает свои делишки!» Разъяренный Феликс ударил ладонью по балке. Сумасшедшие мысли метались в его голове. Круги — белые и черные. Головокружение вызывала та ненависть, которая иногда отражалась на лице его сестры. Почему дядя Макс скрыл от него то, чего не мог не знать? Этот привкус предательства отравлял его кровь. Макс был идолом, которому Феликс не мог позволить пошатнуться, а тем более упасть — он и так слишком много потерял за свою жизнь. Он вспомнил, как была растеряна Наташа, когда она узнала, что мать предала ее, скрыв от нее правду. Тогда, удивленный такой сильной реакцией, он счел, что Наташа не совсем справедлива. Теперь он признавал ее правоту. Как смириться с недосказанностью, молчанием, которое поглощало, словно бездонное озеро? Некоторые считали, что они слишком молоды и не сталкивались с теми превратностями жизни, которые вынуждают лгать. «Иногда молчат, чтобы защитить», — сказала как-то тетя Ксения, когда Наташа обвинила ее в трусости. «Молчание — это другая форма убийства», — ответила ее дочь.
